Таящийся ужас

– Дочь моя, – с трудом поднявшись на ноги, произнес священник, – эти язычники силой привели меня сюда, чтобы справить христианские обряды в их нечистом доме. Согласна ли ты выйти за этого человека по доброй воле и без принуждения?

– Нет! Нет! О Господи, нет! – От этого крика, полного безнадежного отчаяния, пот выступил на лбу у Турлоха. – О Пресвятой Владыка, спаси меня! Они оторвали меня от дома – от их мечей пал брат, что спас бы меня! Этот человек увел меня, словно овцу, – словно я животное, лишенное христианской души!

– Замолчи! – прогремел Торфел; он ударил ее по лицу, легко, но с достаточной силой, чтобы окровавить нежные губы. – Клянусь Тором ты становишься своевольной. Я намерен обзавестись женой, и жалкое визжание капризной бабы мне не помеха. Бесстыжая девчонка, разве я не велел поженить нас по христианским обычаям, и все из-за твоих дурацких предрассудков? Смотри, как бы я не передумал и взял тебя не как жену, а как рабыню!

– Дочь моя, – прерывающимся голосом произнес священник, охваченный страхом не за себя, а за ее судьбу. – Молю тебя, подумай! Этот человек предлагает тебе большее, чем дали бы многие другие. По крайней мере, ты будешь его законной женой.

– Верно, – проворчал Ательстан, – выходи замуж, как послушная девочка, и будь довольна своей судьбой. Немало женщин из южных земель стоят на помосте, ожидая, когда их купят.

"Что делать?" Этот вопрос, словно вихрь, пронесся в голове у Турлоха. Оставалось одно – ждать, пока не кончится церемония и Торфел удалится со своей невестой. Потом как-нибудь выкрасть ее. А затем, – но так далеко он не смел загадывать… Он сделал все, что мог, и сделает все, на что способен. Он вынужден был действовать в одиночку; отверженный лишен друзей, даже среди таких же отверженных. Нечего и думать о том, чтобы как-нибудь дать знать Мойре, что он здесь. Ей придется пройти через мучительный обряд венчания без малейшей надежды на освобождение, надежды, которая дала бы ей силы, если бы Мойра знала, что она не одна в стане врагов. Машинально его взгляд скользнул по статуе, бесстрастно возвышавшейся над происходящим в зале. У ног ее старое столкнулось с новым – язычество с христианством, но даже тогда Турлох ощутил, что для Черного Человека и то и другое – одинаково молодо.

Слышали ли в этот миг каменные уши, как скребут по песку берега днища незнакомых лодок, как погружается в тело нож, неожиданно возникший из ночного мрака, и всхлипывающий звук, что издает человек, падая с перерезанным горлом? Те, что собрались в скалли, слышали лишь самих себя, а снаружи, у костра, продолжали горланить песни, не чувствуя, как смерть бесшумно тянет свои щупальца все ближе и ближе, смыкая кольцо.

– Хватит! – крикнул Торфел. – Перебирай четки и бормочи свои заклинания, священник! А ты, наглая девка, сейчас станешь моей женой; иди сюда!

Он стащил девушку со стола и поставил перед собой. Она вырвалась из его рук, сверкнув глазами. Горячая ирландская кровь словно воспламенила ее.

– Ты, желтоволосая свинья, – вскричала она – неужели ты думаешь, что принцесса Ирландии, у которой в жилах течет кровь Бриана, будет сидеть в доме варвара и растить белобрысых зверенышей северного разбойника? Нет, никогда я не выйду за тебя!

– Тогда возьму тебя как рабыню, – прорычал он, хватая ее за запястье.

– Не будет по-твоему, свинья! – воскликнула девушка с неистовым торжеством, заставившим ее забыть о страхе. Молниеносным движением она выхватила у него из-за пояса кинжал и, прежде чем он успел схватить ее, вонзила клинок себе в сердце. Священник издал крики, будто сам только что испытал этот удар, и, выпрыгнув вперед, подхватил ее падающее тело.

– Проклятие Всемогущего Бога на тебе, Торфел! – крикнул он голосом, звенящим словно колокол, опуская ее на лежанку:

Торфел ошеломленно застыл. На миг тишина воцарилась в зале. И в это мгновение безумие овладело Турлохом.

– Ламх лайдир абу! – Как крик рассвирепевшей от раны пантеры, пронзил тишину боевой клич О'Брайанов; все воины резко повернулись на шум, и, охваченный бешеным гневом, ирландец, словно ветер из преисподней, ворвался в зал. Он был во власти черной кельтской ярости, перед которой бледнеет неистовство берсерка-викинга. С горящими как факелы глазами, с пеной на искривленных губах, он обрушился на тех, кто, захваченный врасплох, оказался на его пути. Взгляд этих страшных глаз был прикован к Торфелу, что стоял на другом конце зале, но, прорываясь вперед, он разил направо и налево. Словно пронесшийся ураган, он оставлял за собой корчащиеся в агонии и мертвые тела.

Трещали перевернутые сиденья, вопили люди, из опрокинутых сосудов на пол лилась брага. Сколь быстрой ни была атака ирландца, путь к Торфелу ему преградили двое с мечами на изготовку – Халфгар и Освик. Викинг, с лицом покрытым шрамами, упал с рассеченным черепом прежде, чем успел поднять оружие, и, приняв удар Халфгара на свой щит, Турлох с быстротой молнии снова опустил топор. Острая сталь разрубила кольчугу, ребра и позвоночник.