Таящийся ужас

В зале царило страшное смятение. Мужчины хватались за оружие и надвигались со всех сторон, а в середине одинокий ирландский воин без единого звука неистово работал топором. В своем безумии Турлох Дубх был подобен раненому тигру. Его движения, неуловимо быстрые, были словно вихрь, сметали как взрыв неодолимой силы. Едва был повержен Халфгар, как ирландец перепрыгнул через его распростертое тело, устремившись на Торфела, который вытащил свой меч и стоял, как бы ошеломленный. Но, кинувшись на помощь хозяину, Торфела заслонили люди из челяди. Поднимались и опускались мечи; среди них, словно отблеск летней молнии, сверкал далкасеийский топор. Справа и слева, спереди и сзади на него наступали воины. С одной стороны надвигался, вращая двуручный меч, Освик, с другой – слуга с копьем. Пригнувшись, Турлох уклонился от просвистевшего над головой лезвия и нанес двойной удар лезвием и коротким острием с другой стороны топора. Брат Торфела упал с перерубленным коленом; слуга умер, еще стоя на ногах, когда острие пробило ему череп. Турлох выпрямился, направил щит в лицо воину, что бросился на него. Острый выступ в центре щита превратил лицо нападавшего в кровавое месиво; уже поворачиваясь, чтобы защитить себя с тыла, Турлох почувствовал, что тень смерти нависла над ним. Краем глаза он заметил, как Тостиг Датчанин поднял свой огромный двуручный меч, и, застигнутый врасплох, прижатый к столу, понял, что даже сверхчеловеческая быстрота на сей раз не спасет его. Затем просвистевшее в воздухе лезвие ударилось о статую, стоявшую на столе и со звуком, подобным грому, раскололось на тысячу сверкающих голубых звездочек. Тостиг пошатнулся ошеломленный, все еще сжимая бесполезную рукоятку, и Турлох сделал выпад, как если бы держал в руке меч; острие в верху топора вонзилось Датчанину в лицо над глазом и дошло до мозга…

В этот миг отовсюду послышалось странное пение, и викинги взвыли. Гигантский слуга Торфела вдруг повалился на Турлоха, все еще сжимая занесенный для удара топор. Ирландец расколол ему череп, прежде чем заметил, что в горле у врага застряла стрела с наконечником из кремня. Казалось, зал наполнился странными лучиками света, что жужжали, как пчелы, и, жужжа, несли мгновенную смерть. Турлох рискнул бросить быстрый взгляд в другой конец зала, где был главный вход. Через этот огромный вход в комнату вливалась орда странных пришельцев. Были они смугло кожими и маленькими, с черными, как бусины, глазами и бесстрастными лицами. На них не было кольчуг, но руки сжимали боевые топоры, мечи и луки. Теперь, лицом к лицу с врагами, они пускали свои длинные черные стрелы почти не целясь, и пол был усеян трупами челядянцев.

Кровавые волны побоища захлестнули зал скалли, словно разрушительный шторм, что превращает в груды обломков столы, разносит сиденья срывает охотничьи трофеи и украшения со стен и оставляет алые озера на полу. Темнокожих пришельцев было меньше, чем викингов, но неожиданность нападения, смертельный град стрел сравняли их числом, а теперь, в рукопашной схватке, их воины показали, что ничем не уступают своим рослым врагам. Ошеломленные внезапной атакой, лишенные времени на то, чтобы полностью подготовиться к битве, одурманенные брагой, северяне все же сражались со всей безудержной отвагой, свойственной этому племени. Но примитивная ярость нападавших ни в чем не уступала доблести викингов, а там, где побелевший от стрел священник своим телом прикрывал умирающую девушку, Черный Турлох крушил врага с неистовством, делавшим одинаково бесполезными и доблесть, и ярость.

Над всем этим возвышался Черный Человек. И когда среди сверкающих молний смертоносной стали взгляд Турлоха ловил статую, ему казалось, что изваяние как бы выросло – стало больше, выше, словно великан, нависло над сценой битвы; что голова его терялась в дыму который собрался у потолка огромного зала; что оно, словно черное облако смерти, упивается зрелищем жалких букашек, умерщвляю друг друга у его ног. Погрузившись в эту оргию убийств, отражая удары и нападая, Турлох осознал, что такой мир был привычен Черному Человеку. Ярость кровавой сечи, насилие были его стихией. Острый запах свежепролитой крови приятно щекотал его ноздри, а желтоволосые трупы валялись у подножия, были жертвами, принесенными в его честь.