Тайга (сборник)

Перед маленькой, грубой эстрадой, сделанной из неоструганных досок, собралось все население лагпункта. На табуретках, поставленных возле самой сцены, расселись «вершители судеб»: Вольнов, Кукушкин, прораб, коменданты, завхоз и повар.

Концерт наш начинался с матросского танца «Яблочко», исполняемого мною и Женей. Стоя за одеялами, заменявшими кулисы, в легких парусиновых костюмах, мы тесно прижались друг к другу, чтобы как-нибудь согреться. Тяжелое свинцовое небо низко нависло над нами, по нему быстро бежали темные облака, посылая на наши головы и плечи холодные, редкие капли весеннего дождя. Женя еле-еле держалась на ногах. На ее лбу, несмотря на холод, выступил мелким бисером пот, бескровные губы странно дрожали, а карие глаза блестели больным, лихорадочным блеском.

На эстраде утомительно долго нес несусветную чушь наш «конферансье» Пахач, попавший в лагерь, кстати сказать, за болтливость – он любил рассказывать антисоветские анекдоты.

– Я не могу… – прошептала Женя. – Я не могу стоять…

В этот момент раздались знакомые звуки баяна. Пошел наш номер. Женя, тряхнув головой, собрав последние силы, стремительно выбежала на эстраду. Я видел, как она добежала до противоположных кулис, повернулась и, раскинув руки, медленно пошла вокруг сцены, грациозно, как всегда, покачиваясь и улыбаясь своей светлой, милой улыбкой.

Женя была «молодым матросиком», я же выступал «кочегаром». Мой костюм и лицо были испачканы сажей, волосы взлохмачены, в руках я держал ведро.

Дождавшись, когда Женя обошла полный круг, я взял с пола ведро и выскочил на сцену. Мое появление, как всегда, было встречено хохотом.

– Братишка! Давай! Жми! – кричали непосредственные зрители.

Эх, милая, да поцелуй разок…Эх, яблочко, да золотой глазок, —

запел я глупую песню.

– Давай! Жми! – орала публика.

…Эх, яблочко, да все облезлое,

Не посмотрит на меня да любезная…

Темп танца все ускорялся и ускорялся. Я видел довольные, расплывшиеся в улыбках лица Вольнова и Кукушкина, видел обращенный ко мне с тоской и мольбой взгляд Жени, и у меня появилось страстное желание запустить ведро в первый ряд зрителей. Но в эту минуту Женя упала, гулко стукнувшись головой о доски эстрады. Я подбежал к ней и наклонился.

Смех мгновенно стих.

Я поднял ее на руки и понес за кулисы.

– Чегой-то она? Эй! – кричали зрители.

Я остановился и сказал в наступившей тишине:

– Нельзя ей было танцевать. Она больная совсем.

С помощью баяниста я понес Женю в барак.

– Чего ж больную заставляете?

– Сердца у вас нет… сволочи!

– Расшиблась, наверно! – шумели заключенные, расходясь по баракам.

…Я сидел возле больной и смотрел на нее. Женя тяжело дышала, закрыв глаза. Плотно сжатые губы странно кривились. И понял я тогда, что не дожить ей до радостного дня, не дожить последних трех месяцев, что оставались ей до освобождения.

Понял я, что скоро еще одну мученицу примет в ледяные объятия чужая зырянская земля и споют Жене сосны о небесном счастье, которого она на земле так и не увидала за свою короткую жизнь…

Побег

1

…Этот день на всю жизнь останется в моей памяти.

На выжженном бледновато-сером небе плавится солнце. Ни облачка. По тайге густо плывет лесной перегар – пьянящая голову смесь запахов трав, цветов, смолы. Уныло пересвистываются в кустах разомлевшие от жары синицы. По широкой просеке трассы там и тут видны согбенные фигурки людей с лопатами и тачками в руках. Залитые солнцем, янтарно желтеют песчаные срезы забоев.

Я лениво нагружаю тачку песком и искоса поглядываю на товарищей, ожидая условленного сигнала. Лопата валится из рук. «Убьют… не надо… не стоит» – мелькает мысль. Но сильнее и властнее этой мысли звучит другая – это даже не мысль, а лишь одно слово, огненное, пламенное слово «свобода»…

Нас пять человек, готовых рискнуть жизнью за это пламенное слово: тридцатипятилетний инженер Фомин, осужденный на 7 лет за антисоветскую агитацию, рослый и сильный, чуть седеющий; бывший наборщик типографии «Правда» Иван Михайлович Крутиков, десятилетник, угрюмый и молчаливый, вечно тоскующий по жене и дочке, с которыми разлучил его жестокий приговор спецколлегии; уркаган Васька Чуб, мелкий воришка и мелкий человек, циник, матерщинник, отлично танцующий воровскую чечетку; двадцатисемилетний жулик-налетчик Цыган, высокий красивый парень, сорви-голова, за плечами которого четыре рискованнейших побега из концлагерей; и я…

Все пять человек, Фомин, Цыган, Крутиков, Чуб и я, – все мы работаем рядом в одном «звене».

Последние приготовления. Вывалив землю из тачек в насыпь, прикатываем пустые тачки в забой и собираемся все вместе. Отстал Крутиков. Дожидаемся. Вот подошел и он.