Таймыр, Нью-Йорк, Африка... (Рассказы о странах, людях и путешествиях)

Шумел прибой. Море было чистым: сильные ветры отогнали льды на север. Очень далеко над тундрой чуть синели отроги хребта Бырранга.

Бледное, затуманенное солнце освещало редкие пятна мхов. Тундра с желтыми, уже умершими травами напоминала лист серой бумаги, испачканной грязными, серо-бурыми пробами кисти живописца.

Старик Лаптуков высматривал белых медведей. За их клыки таежный охотник ничего не пожалеет. Просверлит клык — и на шею: ведь страшные зубы «дядюшки» — белого медведя — отпугивают его бурого «племянника», и тот не нападает на человека…

Суля снегопад, ползли сизые тучи. Казалось бы, уж теперь-то надо немедля поворачивать назад. Но странно устроен человек: неведомое властно влечет его. Вон мыс, что за ним? И как раз дует попутный ветер…

Они пошли было под парусом вдоль морского побережья, но внезапный шквал отбросил «Тундру» назад, к устью Таймыры.

Вечером держали совет у костра. Эх, если бы весной они догадались обтянуть остов лодки шкурами! Было бы и вместительнее и легче. Захватив из Сяттага-Мылла к озеру весь груз сразу, пожалуй, успели бы изрядно пройти на восток вдоль побережья. А в общем, каким бы судном ни пользовался путешественник, в полярных странах ему не обойтись без собак. Челюскин доказал это.

Казаки приволокли к костру плавник — расщепленное, измочаленное дерево. Половодье вырвало его в верховьях какой-то сибирской реки, вынесло в океан, а теперь волны выбросили на отмель.

Ваганов заметил, что потомки все-таки не оценили Челюскина по-настоящему.

— Да, верно, — поддержал Миддендорф. — Потому-то на своих картах я назвал и буду впредь называть мыс, которого достиг Челюскин, его именем. Кажется, это название теперь принято уже многими. Челюскин, бесспорно, самый смелый и настойчивый из наших моряков, действовавших в сих краях!

Казаки, пригревшись у костра, дремали. Тит Лаптуков, более чем когда-либо напоминавший гнома, мешал ложкой в котле.

— Ну что же, завтра в путь тронемся, к дому, — закончил разговор начальник экспедиции. — Только где он, наш дом?

То под парусом, то на бечеве «Тундра» медленно уходила от зимы. Нижняя Таймыра обмелела. В тине у берегов вязли ноги. Пороги стали злее, опаснее. Ветер, с которым боролись час назад, внезапно возвращался оттуда, куда только что промчался: будто, пролетев второпях мимо цели, спешил исправить оплошность. Однажды внезапным сильным током воздуха из ущелья «Тундру» бросило на утес; сломался руль.

Лаптуков советовал идти только бечевой — так вернее. Старик снова стал деятельным, даже суетливым. Уж он-то знал, чем грозит тундра людям, когда завоет над ней: пурга!

— Бечева вымотает нас, — возражал старику Миддендорф. — Ветер — наш единственный помощник.

С неба сыпалась снежная крупа. Лодка, обледенев и покрывшись сосульками, отяжелела, текла по всем швам И как они ни спешили, но, достигнув Таймырского озера, устроили дневку, чтобы законопатить щели мхом.

Был серый ветреный день, когда «Тундра», прыгая с волны на волну так, что трещало днище, понеслась через озеро к югу.

Внезапно лодка сильно черпнула бортом. Она пошла бы ко дну, если бы Ваганов мгновенно не повернул ее к узкой косе.

Пока люди выбрасывали скарб из полузатонувшей «Тундры», их мокрая одежда смерзлась. Ночь они простучали зубами на продуваемой всеми ветрами косе. Утром с трудом переплыли к мысу, за которым открывалась самая широкая часть бушующего озера. Снова едва не потопили лодку и вернулись под укрытие мыса.

Непогода держала их там еще три дня. В мешках остались лишь крошки от сухарей. Закидывали сеть, но улова не было. Может, удастся подстрелить какую-нибудь птицу? Взяв ружье, начальник экспедиции поднялся на холм. Озеро пересекала серебряная полоса. Он поспешил назад:

— Льды! И ветер гонит их сюда!

Лед мог отрезать дорогу на юг. Лодка, подгоняемая частыми ударами весел, зарывалась в волнах. — Гребцы сменяли друг друга, работали до полного изнеможения, но сильный встречный ветер не пускал «Тундру» к уже недалекому устью Верхней Таймыры.

28 августа внезапно наступило полное безветрие. Льдины, вынесенные в озеро рекой, быстро смерзались. Люди метались в западне, ища чистую воду, дробили льдины веслами, крошили топорами. И уже совсем рядом был вход в Верхнюю Таймыру, когда снова усилившийся ветер сплотил лед. Челнок был раздавлен и затонул, «Тундра», стиснутая льдинами, разошлась в пазах, и светлые фонтанчики воды хлынули в нее…

* * *

Снежная тундра. Пять человек. Четверо еще держатся на ногах. Больной Миддендорф лежит недвижно. Пурга несется от берегов океана, напоминая о «белой смерти», которая ждет заблудившихся в тундре. Больной делает знак рукой.

— Я просил вас… Теперь приказываю, — с трудом произносит он.

— Как можно! — упрямо качает головой Ваганов. — Бросить одного…

— Не сомневаюсь в вашем благородстве. Но отправляйтесь тотчас. Ищите кочевников. Найдете — вернетесь ко мне.

Напрасно Ваганов убеждает, что не сегодня-завтра больной встанет на ноги и тогда пойдут все вместе.

— Я врач, — говорит тот. — Обманывать себя — слабодушие. Болезнь может длиться неделю. Даже две. Хотите моей и своей смерти?