Тайна

Он заперся у себя на даче. К приезжающим выходил хмурый, небритый, неопрятно одетый. Отвечал односложно, не глядя в глаза, уходил в дом, тяжело ступая, сутулившись.

Скоро к нему перестали приезжать, перестали звонить.

Он часами сидел у окна, не зажигая света, вглядываясь в темнеющий мутноватый зимний пейзаж, в призрачно чернеющие силуэты деревьев, в низкое хмурое небо.

Иногда шел снег, и тусклый белесоватый свет наполнял дом, и он снова чувствовал себя на дне темного бездонного колодца.

Это была долгая зима…

Ему казалось, что никогда уже не выглянет солнце, что эти бесцветные серые дни никогда не закончатся, и так и будут медленно сменять друг друга бесконечной унылой чередой. Он потерял счет дням…

Но однажды он вдруг почувствовал - что-то изменилось вокруг. Он вышел на улицу, вздохнул полной грудью воздух, наполненный чем-то новым, свежим… и, наконец, понял – зима кончилась!

Он вывел машину из гаража. Долго сидел, вдыхая запах кожаной обивки, прижимаясь щекой к прохладной шероховатой поверхности руля.

Помчался по мокрому шоссе, блестящему от дождя. Весеннее солнце, пробиваясь через ажурную завесу мелькающих, летящих мимо деревьев слепило глаза, и он радостно щурился, подставляя лицо прохладному ветру, врывающемуся в открытое окно.

Город был по-весеннему оживлен, говорлив, наполнен людьми. Это снова был город его детства – любимый, знакомый до каждого камушка, до каждой щербинки в асфальте. Город перестал быть тем серым застывшим пространством, по которому он бродил в поисках того, что потерял, как казалось ему в те безликие дни, безвозвратно.

Он припарковался у одной из самых оживленных улиц - ему хотелось пройтись пешком, хотелось быть среди людей.

Эта улица, широко раскинувшаяся в самом сердце южного города, мощенная булыжником, летом нагревающимся на солнце, весной и осенью лоснящимся мокрым блеском дождя, вот уже не одну сотню лет отлого поднималась вверх к старой церкви, голубеющей куполами, неспешно тянулась между двухэтажных приземистых особняков с круглыми лепными балкончиками, - бывших дворянских и купеческих домов, все еще хранящих неповторимый колорит старого уездного города, его неторопливого уклада, спокойного течения жизни.

И булыжную мостовую, и узкие тротуары прямо под низкими широкими окнами особняков, в которых теперь расположились сувенирные лавочки и уютные ресторанчики, и круглые отполированные тысячами подошв площадки перед декоративными фонтанами, украшенными бронзовыми толстыми амурами, давно уже облюбовали музыканты, художники и другой неугомонный творческий люд. Здесь всегда многолюдно, оживленно, всегда звучит музыка.

Вот и сейчас переговариваясь, улыбаясь, аплодируя, люди, уставшие от зимы, повеселевшие от первых солнечных лучей, от свежести терпкого влажно-прохладного весеннего воздуха, окружали уличных артистов. Юного долговязого скрипача, энергично взмахивающего смычком одновременно с челкой, падающей на глаза. Пожилого баяниста, самозабвенно выводящего «Подмосковные вечера». Рыжего клоуна с потешной обезьянкой.

Максим переходил от одной группы к другой, не останавливаясь подолгу, но чувствуя сопричастность этому веселью, этой радости, этому проснувшемуся в людях ожиданию весны.

Ему нравилось быть среди людей, нравилось, что его касаются их руки, края их легких по-весеннему одежд, он с улыбкой оборачивался на детский смех, и снова помимо воли вглядывался в женские лица, вслушивался в женские голоса…

В нем снова появилось ощущение того, что должно произойти что-то важное, и он неторопливо шел среди говорливой шумной толпы, пытаясь сохранить в себе это ощущение обжигающей радостно, легкой надежды. В нем нарастала уверенность в том, что больше он не вернется в ту серую пустоту, в которой прожил эту бесконечную зиму.

Он встретился глазами с девушкой, сидящей перед мольбертом одного из художников. Он улыбнулся ей, и она, смутившись вдруг, покраснела и опустила глаза. И это движение так неуловимо, но так явственно напомнило ему Леру, что он остановился, почувствовав, как больно сжалось сердце.

Он смотрел, как серьезный широколицый художник в засаленном коротковатом плаще уверенными штрихами наносит на белый лист четкие и легкие линии.

И вот уже обозначился мягкий овал лица и детская припухлость губ, и легкие тени от ресниц на нежных щеках, и тонкие ноздри.

Эта девушка совсем не походила на Леру, но какое-то общее выражение юности, нежности, беззащитности пронзительным воспоминанием отозвалось в нем.

Он снова улыбнулся девушке, поднявшей на него глаза, и медленно пошел вдоль мольбертов, выставленных на тротуаре, все еще улыбаясь этому возникшему в памяти милому образу.

Он вспомнил, как Лера стояла у мольберта, как ее тонкие руки то взлетали, то замирали, как она, отступив назад, вглядывалась пристально в рисунок, и улыбалась отсутствующе - взгляд словно обращен в себя - чему-то своему, неизвестному, недоступному ему.