Тайна алмаза

«Владимир Ильич, вот вы говорите, что отступать рабочий класс не должен, а если и отступать, то так, чтобы и в этом была победа. Как же это так можно отступать, и вдруг — победа?» А Владимир Ильич посмотрел этак на него, прищурился (он всегда немного щурится) и говорит: «А вот вы знаете Суворова? Суворов провел десятки сражений и не проиграл ни одного, а выдумаете, он всегда наступал? Нет, он и отступал, но как? Суворов умел даже беспорядочное бегство превратить в стратегический маневр. Рабочий же класс, если в силу необходимости временно отступит, то ряды его должны быть теснее и крепче, — это и есть победа». Вот он какой, Ленин, у нас!

— Ясно! — восхищенно проговорил Юнг.

Петька поставил на стол котел, окутанный паром, из которого торчали петушиные ноги. Насыпал в миску картошки, нарезал ржаного хлеба, и все с жадностью накинулись на еду. Потом пили чай с сахарином и негромко переговаривались.

— Вот задал нам задачу этот профессор, — сокрушенно проговорил Кувалдин, вставая из-за стола. — Все складывается так, что все дороги ведут к этому профессору, а он от всего отказывается.

Кувалдин помолчал, наблюдая, как Петька устраивал на топчане нехитрую постель.

— Почему-то мне казалось, что этот аппарат… и… этот камень имеют между собой какую-то связь, я и профессору показал его с определенной целью. Но только, видно, ошибся.

При этих словах Петька повернул голову.

— Вы думаете, дядя Степан… аппарат построил этот профессор?

— Да, Петро, думаю.

— Его… построил другой.

Кувалдин встал и подошел к Петьке.

— А ты его видел, этот аппарат?

Петька отрицательно тряхнул головой.

Юнг шумно вздохнул и тоже приковылял к нему.

Мальчуган явно боролся с какими-то чувствами, наконец он решился и уже более твердым голосом спросил:

— Дядя Степан, а вы, правда, хотите помочь профессору?

— Правда, Петя.

— Обещайте, что вы ничего не сделаете плохого тому человеку, о котором я вам расскажу.

— Обещаем, Петя, — почти в голос проговорили Кувалдин и Юнг.

— Ну, тогда слушайте. Родился я не здесь, а далеко на Байкальском море. Отца я плохо помню, матки у меня вовсе не было, а может быть, и была, кто ее знает.

Рыбачили мы с отцом, рыбу продавать ездили в город. Жили мы у самого моря.

Студеное наше море, а рыбой богато. Давно это было, только помню все, как сейчас. Отца уже забыл, а день этот проклятый ввек не забуду, — голос Петьки дрогнул. — Ну вот, однажды, было это как раз в бурю, мы с отцом несколько дней сети чинили, снасть в порядок приводили, а море разыгралось, страсть. Про «рыбачку» и не думай, ветер, дождь. Отец и говорит: «Не достало бы!» Хата наша у самой воды стояла. Взял светляк. «Пойду, — говорит, — что мне ворчун скажет», — так он Байкал называл, и ушел, и долго его не было. Вдруг возвращается он весь мокрый…

«Петя, — говорит, — кажись, люди в море гибнут, бочку нужно засветить». Вместо маяка у нас бочка со смолой стояла. Взял он огневик и ушел, я тоже оделся и вышел. А море черно, ревет все кругом, а ветер такой, что только у земли держаться можно. Отец «бочку» приспособляет, а в море вроде огонек сверкает. Не горит бочка, задувает ее. Побежал отец в сарай, взял несколько омулей и зажег их, они очень хорошо горят, когда сухие. Долго мы ждали, отец с полпуда рыбы спалил. Глядим, совсем близко огонек опять сверкнул и вроде крик донесся. «Ну, слава богу, — говорит отец, — заметили, может, выберутся». Берег у нас хороший, ровный, не опасный. Подождали мы еще, я совсем озяб, да и папаня тоже. Глядим, лодка показалась вроде баркаса — большая и людей в ней полно. Засветили мы еще огня и давай кричать, отец радешенек, что помог людям в беде. Хороший он у меня был.

Выбросило баркас на берег, недалеко от нас. Люди все мокрые, раздетые, некоторые раненые, набилось их в избушке не повернуться, и все как есть чужие: не по-нашему говорят. Лопочут что-то по-своему, а что — не поймешь, иностранцы.

Начали они рыбу сушеную, что у нас в избушке висела, снимать да ею печку топить.

Отец не стерпел: «Что же вы, — говорит, — господа хорошие, делаете? Ведь рыбу мы на зиму припасли». Они давай смеяться. Один из них по-нашему говорит: толстый такой, а волосы рыжие-рыжие. «Ничего, — говорит, — старик, еще наловишь, а мы, видишь, замерзли». Ну и палят у нас рыбу.

Заплакал отец. «Помрем, — говорит, — сынок, зимой как жить будем?» А тут еще один вышел во двор и тащит целую охапку рыбы. Это они до нашего главного припаса добрались, целыми вязками тащат рыбу. Кинулся отец. «Не дам, — говорит, — я вас как людей, может, от смерти спас, а вы меня по миру хотите пустить».

Этот, что по-русски говорил, он у них за главного был, сказал что-то по-ихнему, схватили они папаню и давай бить. Не помню дальше, что было, выскочил я на двор и утек в скалы.

Петька помолчал.

— Два дня бушевало море, два дня я хоронился в потайном месте. На третий день стихло. Починили они свой баркас и ушли в море, а избушку нашу спалили. Нашел я потом кости отцовские и больше ничего. Убежал я, с тех пор не бывал там. — Петька смолк и поник головой.