Тайна асассинов

Вся европейская концепция эмансипации до этого основывалась на зависимости от великодушия других народов. От них евреи ожидали своих прав, и они должны были эти права даровать. Пинскер поставил проблему с головы на ноги: не эмансипация, а авто-эмансипация, т. е. еврейский народ должен получить свое избавление не от других народов, а из своих собственных рук, в результате собственной борьбы. Нация и История должны были стать столпами народной жизни в модернизованном мире.

Сохранение национальной чистоты и исторической преемственности были для Пинскера важнейшими факторами сохранения еврейского народа среди других. Утрата этих ценностей была и остается до сих пор причиной отдаления евреев от своего народа. Возможно, в этом вопросе Пинскер испытал влияние славянофилов, с которыми он близко познакомился за время своей учебы в Московском университете. Славянофилы всегда подчёркивали важность этих составляющих для формирования и существования нации.

Семя было брошено вовремя и последующий широкий разлив агрессивного антисемитизма в Европе не застал евреев врасплох. Евреи осознали себя нацией среди государственных наций еще за 10–15 лет до того, как их высокопоставленные европейские представители, Герцль, Нордау и Зангвил, решились предъявить Западной цивилизации справедливое требование своей доли в мировом сообществе от имени всего народа.

К замечанию А. Б. Иошуа о смешении религиозной и национальной идетификации, характерной для евреев, можно добавить и еще одно смешение, выделявшее евреев на протяжении многих столетий: во всех странах евреи воспринимаются как народ, нация, и в то же самое время как социальная группа. В разных странах — это разные социальные группы, но практически всегда сравнительно высоко (относительно большинства населения) расположенные. Это «приподнятое» социальное положение евреев с веками превратилось в часть традиции, которая сообщает евреям определенные психологические черты и также вызывает неутихающее раздражение окружающих народов.

В старой России евреи были, в основном, мещанами, а в СССР они стали служилой интеллигенцией. В современной Америке евреи — врачи и адвокаты (впрочем, дети портных и парикмахеров). В арабских странах евреи — лавочники и клерки. Это особое положение установилось еще со времен Римской империи, когда соплеменники выкупали из рабства любого еврея и не давали ему опуститься на социальное дно того времени. В какой-то степени такое положение продолжается и до сих пор во всех странах. Подобная взаимная поддержка (в которой столь часто винили евреев в России) неизбежно следует из поставленной иудаизмом религиозной задачи («народ священников») обеспечить всякому еврею возможность следовать Завету. Такая особенность придает еврейскому народу большую восприимчивость к социальным изменениям в обществе и повышенное внимание к интеллектуальным политическим конструкциям.

Время политических конструкций наступило уже после смерти Л. Пинскера и связано с именами западных интеллектуалов Теодора Герцля, Макса Нордау и Израиля Зангвила. Даже и тем, кто всей душой принял учение Пинскера о самоосвобождении, нелегко было принять призыв Герцля к разработке и формированию отдельной еврейской политики. Нордау и Зангвил были его первыми истовыми единомышленниками.

Именно от Герцля мир впервые узнал, что такое сионизм, и принял его неизбежность (хотя в отдельных кругах теперь намечается и ревизия этого взгляда). Очень немногие даже среди евреев были действительно полными его единомышленниками. Руководство сионистской организацией он получил не за счёт убедительности своего учения, но за счёт личного обаяния и энтузиазма. Величие Герцля не в учении о создании еврейского государства как о единственном решении еврейского вопроса, а в учении о том, как добиться превращения этой идеи в реальность.

Сионизм стал интегральной частью еврейского мировоззрения во всём мире. Сегодня ясно всем, даже тем, кто находится вне его рамок, что все прочие (якобы «более практичные, реалистические») учения о возможности нормального существования евреев на чужбине обанкротились. Идея Герцля, казавшаяся вначале абсурдной иллюзией, утопия, которую Герцль «вознёс, как знамя» и провозгласил на весь мир, оказалась единственно практичной.