Тайна булгаковского «Мастера…»

Очевидцы утверждали, что когда 26 декабря 1928 года Маяковский прочёл ближайшим друзьям только что законченного «Клопа», Мейерхольд картинно упал перед ним на колени и закричал:

«— Гений! Мольер! Какая драматургия!»

Через полтора месяца (13 февраля 1929 года) в ГосТИМе состоялась премьера этой феерической комедии.

На одном из первых представлений «Клопа» побывал и Булгаков. В начале шестой картины — там, где действие переносится на 50 лет вперёд (в год 1979‑ый), зрители, сидевшие рядом с Михаилом Афанасьевичем, наверняка разом обернулись на него. Ещё бы, профессор из далёкого коммунистического будущего раскрывал «Словарь умерших слов» и перечислял понятия, давным‑давно вышедшие из употребления:

«Буза… Бюрократизм, богоискательство, бублики, богема, Булгаков…»

Услышав свою фамилию, Михаил Афанасьевич не мог не поёжиться, не вздрогнуть. Ведь его как бы хоронили заживо.

Не менее интересно было бы узнать, заметил ли Булгаков сходство между главным героем «Клопа» Присыпкиным и Шариковым из «Собачьего сердца»?

К сожалению, документальных свидетельств на этот счёт встречать не приходилось. Зато широко известно о тесной дружбе Маяковского с высокопоставленным огепеушником Аграновым. Дошли до наших дней и сведения о том, с каким интересом члены политбюро читали изъятые у Булгакова дневники. А что мешало Агранову познакомить своего друга Маяковского с конфискованной «собачьей» повестью?

Если подобное «ознакомление» имело место, то тогда Присыпкина вполне можно рассматривать как Шарикова, который каким‑то образом избежал возвращения в собачий облик и остался человеком.

Такое вот напрашивается предположение…

Итак, «Клопа» Булгаков просмотрел. И у него сразу возникло желание написать свою комедию, герои которой тоже отправлялись бы в будущее.

26 февраля 1929 года в Московском Художественном театре состоялась премьера спектакля по пьесе Всеволода Иванова «Блокада». Это и был тот самый «первый новый спектакль», после которого «Дни Турбиных» подлежали снятию с репертуара. И «Турбиных» сняли.

Чтобы хоть как‑то подсластить эту горькую для коллектива МХАТа пилюлю, театру было сообщено (видимо, с ведома самого Сталина), что согласиться на запрет своего любимого спектакля вождь был…

«… вынужден под натиском сверхактивных ультракоммунистов и комсомольцев».

Дескать, натиск оказался настолько мощным, что бедному генсеку просто ничего не оставалось, как согласиться на запрет.

Явно находясь под впечатлением этого сталинского признания, Булгаков вложит в уста Понтия Пилата горестные восклицания:

«Объём моей власти ограничен, ограничен, ограничен, как всё на свете! Ограничен!».

А через год в пьесе «Кабала святош» появятся такие строки о всемогущем монархе, короле Людовике:

«МОЛЬЕР. Он думает, что он всесилен, он думает, что он вечен! Какое заблуждение! Чёрная кабала за его спиной точит его подножие, душит и режет людей, и он никого не может защитить».

Тем временем травля неугодных литераторов продолжалась. Журнал «Книга и революция» поместил портреты Булгакова и Замятина в качестве иллюстраций к статье, которая называлась «Маски классового врага». Подобные «публикации» были отнюдь не безобидны, поскольку им отводилась роль своеобразных «чёрных меток». Именно по ним очень скоро начнут определять тех, кого следует отправить в страшные жернова ненасытной «машины ломки». А она уже была запущена. И потихоньку перемалывала (и переламывала) первые жертвы.

В начале 1929‑го из страны за рубеж был выслан Троцкий. От его сторонников в партийных рядах тоже принялись решительно избавиться. Заодно перешли в наступление против активизировавшихся «правых». Было объявлено о начале грандиозной чистки. 6 апреля «Правда» вкратце изложила суть предстоящего мероприятия:

«Выросшая и окрепшая партия внимательно проверит свои ряды».

9 апреля:

«Вычистим из Госаппарата чуждых!»

17 мая:

«Партия приступает к генеральной чистке своих рядов».

Булгакова, в членах партии никогда не состоявшего, чистка, разумеется, не касалась. Мысли писателя давно уже были заняты совсем другой темой — «дьявольской». Её он и положил в основу романа‑памфлета, который должен был стать его ответом на злобные происки всех и всяческих недоброжелателей.

Мщение «Фурибундой»