Тайна булгаковского «Мастера…»

Далее писатели‑коммунисты скрупулёзно перечислили просчёты, допущенные властью в борьбе с «правой» опасностью. А также назвали имена тех, от кого, по их мнению, на самом деле исходит угроза советским литературе и искусству Ими оказались драматург Булгаков и дирижёр Большого театра Голованов. Руководитель Главискусства Свидерский был зачислен в «потворствующие».

По поводу того, как в это письмо‑жалобу попал Булгаков, существуют разные мнения. Сам Михаил Афанасьевич предполагал, что Билль‑Белоцерковский был очень крепко задет «Багровым островом». Ведь в нём — «какутверждают люди из ряда тех, которых интересуют чужие дела» — откровенно пародировались многие эпизоды из шедшей в то время в филиале Малого театра пьесы Билля‑Белоцерков‑ского «Лево руля». Поэтому друзья возмущённого драма‑турга‑партийца и решили, как бы походя, лягнуть беспартийного обидчика.

Как бы там ни было, но 2 февраля 1929 года Сталин ответил на письмо писателей, высказав своё мнение о Свидерском, Голованове и Булгакове. Оказалось, что вождь не только хорошо знаком с пьесами Булгакова, но и имел о них своё собственное мнение. Так, бросив мимоходом камешек в адрес знаменитого мхатовского спектакля («На безрыбье даже „Дни Турбиных“ — рыба»), генсек написал:

«Что касается собственно пьесы „Дни Турбиных“, то она не так уж плоха, ибо она даёт больше пользы, чем вреда…

“ Дни Турбиных“ есть демонстрация всепобеждающей силы большевизма.

Конечно, автор ни в коей мере „не виновен“ в этой демонстрации, но какое нам до этого дело?».

Коснулся Сталин и «Бега», заявив, что пьесу эту…

«… нельзя считать проявлением ни „левой“, ни „правой“ опасности. „Бег“ есть проявление попытки вызвать жалость, если не симпатию, к некоторым слоям антисоветской эмигрантщины, — стало быть, попытка оправдать или полуоправдать белогвардейское дело. „Бег“ в том виде, в каком он есть, представляет антисоветское явление».

Эти слова означали, что в восьми булгаковских «снах» Сталин не нашёл ни одного намёка (или сделал вид, что не нашёл), что ни себя, ни своих сподвижников в персонажах «Бега» не узнал (или сделал вид, что не узнал).

Зато, давая принципиальную партийную оценку деятельности органов, курировавших литературу и искусство (Главискусству и Главрепеткому), генсек ещё раз больно ударил по Булгакову:

«Верно, что т. Свидерский сплошь и рядом допускает самые невероятные ошибки и искривления, но верно также и то, что репертком в своей работе допускает не меньше ошибок, хотя и в другую сторону. Вспомните „Багровый остров“, „Заговор равных“ и тому подобную макулатуру, почему‑то охотно пропускаемую для действительно буржуазного Камерного театра».

Поставив, таким образом, окончательный крест на таировском спектакле, Сталин всё же дал строптивому драматургу некий шанс для «исправления»:

«Впрочем, я бы не имел ничего против постановки „Бега“, если бы Булгаков прибавил к своим восьми снам ещё один или два сна, где бы он изобразил внутренние социальные пружины гражданской войны в СССР, чтобы зритель мог понять, что все эти, по‑своему „честные“ Серафимы и всякие приват‑доценты, оказались вышибленными из России не по капризу большевиков, а потому, что они сидели на шее у народа (несмотря на свою „честность“), что большевики, изгоняя вон этих „честных“ сторонников эксплуатации, осуществляли волю рабочих и крестьян и поступали поэтому совершенно правильно».