Тайна булгаковского «Мастера…»

К счастью, «серую скуку» повседневности время от времени скрашивали небольшие житейские радости. К примеру, обнаружилась «тасина браслетка» — та самая, что в 1919‑ом Булгаков взял у жены «на счастье», а потом заложил в Ростове‑на‑Дону (после бильярдного проигрыша). Двоюродный брат Константин своё обещание выполнил: выкупил залог.

Чтобы забрать браслетку, надо было съездить в Киев. Там Булгакова встречали как настоящего писателя. А по возвращении в Москву пришлось снова впрягаться в лямку «обработчикаг», безымянного правщика чужих безграмотных заметок («Тайному другу»):

«Я… лелеял одну мысль, как бы удрать из редакции домой, в комнату, которую я ненавидел всей душой, но где лежала груда листов».

А литературная жизнь Москвы бурлила и клокотала. Особенно много шума наделал состоявшийся первого апреля 1923 года поэтический турнир в Политехническом музее. В нём приняли участие около сорока стихотворцев, а среди них — известные поэты: Маяковский, Мариенгоф, Шершене‑вич… Жюри возглавил Валерий Брюсов.

Целый вечер состязались участники конкурса, читая свои стихи…

Кто знает, не находился ли в переполненном зале Политехнического и сотрудник «Гудка» Михаил Булгаков? Не аплодировал ли он вместе со всеми, когда было объявлено, что титул «короля поэтов» завоевал студент Московского университета Илья Сельвинский?

А спустя полмесяца собрались на свой XII съезд большевики. Ленин на нём не присутствовал — в марте с ним случился инсульт, уже третий по счёту. Вместо больного вождя съезд открыл Каменев, который сказал:

«Владимир Ильич учил нас (в 1905‑ом): „Врага классового, врага рабочего класса мало убить, надо, — говорил он, — его добить! И добить его может только железная власть, стальная воля — диктатура рабочего класса “».

Иными словами, спокойной жизни большевики не обещали.

Съезд был в самом разгаре, когда в дневнике К.И. Чуковского появилась (24 апреля) любопытная запись:

«… в эту субботу снова состоялись проводы Замятина. Меня это изумило: человек уезжает уже около года, и каждую субботу ему устраивают проводы. Да и никто его не высылает — оббил все пороги, наплакался всем коммунистам. И вот теперь разыгрывает из себя политического мученика».

Евгения Замятина и в самом деле собирались выслать из страны — ещё осенью 1922 года. Но друзья добились отмены этого решения. А писатель с завидным упорством почему‑то продолжал устраивать свои проводы… Почему? Ответить на этот вопрос трудно. Такое уж было время.

В тот год долго не приходило тепло. Уже пролетели июнь и почти половина июля, а Булгаков записывал в дневнике:

«11 июля (28 июня) Среда

Стоит отвратительное, холодное и дождливое лето».

Но ещё отвратительнее было каждый день ходить в «Гудок». Запись от 25 июля:

«Жизнь идёт по‑прежнему сумбурная, быстрая, кошмарная. К сожалению, я трачу много денег на выпивки. Сотрудники „Г[удка]“ пьют много…

Дела литературные вялы… пробиваюсь фельетонами в „Нак[ануне]“. Роман из‑за Г[удка]“, отнимающего лучшую часть дня, почти не продвигается».

1 августа вышел альманах «Возрождение» со второй частью «Записок на манжетах». Таким образом, повесть (пусть не целиком, а фрагментами) была‑таки опубликована.

27 августа Булгаков вновь изливал на страницы дневника свою глубокую печаль:

«„Гудок “ изводит, не даёт писать».

А вот Троцкий, по горло загруженный работой в Реввоенсовете и в наркомате по военным и морским делам, вынужденный постоянно заседать в политбюро, в Совнаркоме и в Совете Труда и Обороны, всё‑таки сумел найти время для эпистолярной деятельности.

Литературная жизнь

В конце лета 1923‑его, находясь в отпуске, Лев Давидович Троцкий написал книгу «Литература и революция». Тем самым грозный наркомвоенмор в очередной раз дал всем понять, что разбирается не только в военных вопросах. Тщательно проанализировав, как вели себя многие писатели в послеоктябрьские дни, Троцкий пришёл к выводу: