Тайна Черного моря

У Артема защемило сердце. Но он сжал зубы, не пуская в душу жалость, налег на отполированные многочисленными ладонями рукояти весел. Вода запенилась за облупившейся" кормой лодочки; Артем греб сильно, быстро, уверенно, выгоняя из груди гнев и сантименты. Как ему хотелось прижать плачущую девушку к груди, запутаться пальцами в волосах, отливающих синевой на фоне воды, погрузить губы в пах— нущие омелой локоны... Однако он продолжал яростно грести, точно бил в колокол. Точно дрова рубил. Потому как не время сейчас. Потому как негоже пользоваться секундной слабостью любимой... Р-раз, р-раз, р-раз — бицепсы и грудные мышцы вздувались под его продуваемой кремовой рубашкой.

Он улыбнулся одними уголками губ:

— Ты — маленький, запутавшийся человечек. Для меня ты навсегда останешься той вздорной девчонкой из параллельного восьмого "Б".

Марина хотела что-то сказать, но по ее лицу текли слезы. Шмыгнув носом, она все же выдавила:

— У попа была собака, он ее любил...

Артем устало отпустил весла, и те глубоко ушли в желто-черную воду. Здесь, вдали от берега, волны не пытались швырнуть лодку на камни, а толкали, толкали вдоль суши.

— Надеюсь, ты не врала, — Артем неожиданно притянул к себе сумку девушки, когда говорила, что не успела привыкнуть к таблеткам.

В глазах Марины отразились волны, Артем, сумочка и испуг.

Брошенные за борт три целлофановые упаковки — две нетронутые, одна наполовину опустошенная — не утонули, но поплыли рядом, вздымаемые и опускаемые волнами, словно родинки на груди спящего человека.

Лодка мерно двигалась к закату, огромному, как будущая жизнь.

Эпизод десятый

27 июля, среда, 02.30 по московскому времени.

На сцене появляется дама

Долиной, зноем опаленной,

По грудь в высоком ковыле, ой ковыле,

Семен Михайлович Буденный

Скакал, скакал на рыжей кобыле...

Алиса томно проводит язычком по пухлой вздернутой верхней губе, повинуясь ритму музыки а-ля «городской шансон», обвивает ногой продольный прут псевдоржавой решетки.

Он был во кожаной тужурке,

Он был во плисовых штанах, ой да штанах,

Он пел народну песню «Мурка»

Аж со, аж со слезою на глазах...

Нога у Алисы длинная, стройная, загорелая в солярии, шоколадного цвета. Потом Алиса напрягает широчайшие мышцы спины.

Когда ж дошел до того места,

Где Мурка мертвая была, ой да была,

Мокрым-мокра его тужурка,

Навзрыд, навзрыд рыдает кобыла...

С едва слышным щелчком расстегивается застежка черного кружевного лифчика (двести долларов ценой), и последняя деталь туалета падает к ее ногам, обнажая небольшие, упругие груди, смотрящие на мир острыми пумпочками сосков.

Когда же и штаны промокли

И плакать не было уж сил, да не было сил,

Четыре белых эскадрона

Семен, Семен Михалыч зарубил...

Ниже этих заманчивых апельсинчиков, но выше виноградины пупка примостилась термотатуировка храма Спаса-на-Крови (только с подозрительно большим количеством куполов). Купола колышутся, как пьяные.

Эх, мало!

Еще два белых эскадрона

Семен Михалыч зарубил!!!

Достигнув кульминации, музыка стихает . И тут же, взамен музыке, врубается лай цепных псов. Слава Богу, в записи. Как утверждает хозяин заведения, клиентам говорить не о чем, поэтому фирма должна сама заботиться, чтоб их уши «не простаивали».

— Какая баба! — восторженно выкрикнул плюгавенький мужичонка за седьмым столиком.

Кореша мужичонки сконфуженно потупили взор. Они-то пока соображали, что находятся в приличном месте.

Завсегдатаи «Крестов» бешено зааплодировали, засвистели, затарахтели ложками по алюминиевым тарелкам. Полный абзац. Отвесив легкий поклон, улыбнувшись и помахав ручкой им на прощание, Алиса собрала разбросанное барахло и неспешно удалилась со сцены за кулисы.

— Нет, ну какая баба! — горячился мужичонка за седьмым столиком.

Его можно было понять — первый день на воле. И богатенькие корефаны решили отметить возвращение братка кардинально. Показать некоторое время отсутствовавшему, как изменились житуха и вольный город Питер. Предъявить самый крутой городской кабак, стилизованный под места не столь отдаленные.