Тайна гибели генерала Лизюкова

На самом деле силы противника экипажами были сильно преувеличены (что немудрено, учитывая сумятицу боя в окружении, плохую видимость и стрельбу со всех сторон). Никакого «батальона автоматчиков» у противника в районе Медвежьего не было. Командование 387-й немецкой пехотной дивизии было бы радо иметь его под рукой, но к тому времени целый пехотный батальон был для дивизии неслыханной роскошью — все её резервы уже были брошены в бой. Поэтому для оцепления прорвавшихся русских танков противник мог выделить не более одной, собранной «с миру по нитке» роты. После донесения разведки сформированные в спешном порядке подразделения перебросили на грузовиках к Медвежьему. Эти группы немецкой пехоты (надо отметить настойчивость и дерзость автоматчиков врага, отважившихся окружить танки, подобраться к ним и бросать в них зажигательные бутылки) стали первыми немецкими заслонами, «обложившими» прорвавшийся батальон и отслеживавшими его перемещения в ожидании подхода противотанковой артиллерии. Батальонный комиссар Головин впоследствии написал (сохранён стиль документа. — И. С.):

«Заняли опушку леса и стали наседать автоматчики и миномётный огонь противника. Посовещавшись с Героем Советского Союза майором Ильченко, с опушки вышли на бугорок. Здесь кроме автоматчиков и миномётного огня прибавился и артиллерийский огонь. Принимаем решение: отойти от опушки леса в направлении Каверья на 4–5 километров»[150]

.

После напрасного ожидания своих бригад в районе западнее Панкова майор Ильченко решил ещё раз сменить позицию и выйти навстречу ожидавшимся 26 и 27 тбр. Батальон выдвинулся в район южных скатов выс. 187, 9 и в очередной раз остановился в ожидании. И снова прошел час, потом два — бригад не было. Радисты не прекращали попыток связаться с командованием, но ни командир бригады, ни начальник штаба, ни оставшийся в Малой Верейке штаб 148 тбр, ни корпус не отзывались.

Батальон находился в тылу врага и был в полном неведении об обстановке вокруг и происходящих на фронте изменениях. Положение прорвавшихся танкистов усугублялось и тем, что предусмотренного приказом подвоза горючего и боеприпасов всё не было, а отсутствие других бригад корпуса говорило о том, что этого подвоза может и вообще не быть.

По распоряжению майора Ильченко экипажи подсчитали оставшееся горючее и боеприпасы. Положение было более чем серьёзное: горючего оставалось на 8–10 километров хода, боеприпасов — половина боекомплекта, в закипавшие на жаре моторы нужно было долить воды. О еде и воде для питья речи не было, люди могли и потерпеть, но взятого сухпайка с водой экипажам тоже хватило бы ненадолго. К тому же после целого дня боёв, ночного марша без какой-либо передышки, долгих блужданий и поисков, а потом — нескончаемою стресса нового боя в окружении танкисты были измотаны и физически, и морально, и никакого отдыха впереди не предвиделось.

Недостаток горючего резко ограничивал Ильченко в выборе возможных вариантов действий и грозил превратить его последние танки из ударного маневренного кулака в малоподвижные (или вообще неподвижные) огневые точки. Но и тут нехватка боеприпасов делала их огневыми лишь на время. Когда экипажи расстреляют все патроны и снаряды, грозные боевые машины неизбежно превратятся лишь в точки. Неподвижные. И что тогда?

Вторые сутки на ногах без сна и отдыха, не ведая, где корпус и где противник (может, немцы уже начали отход?), как должен был поступить майор Ильченко? Какое единственно верное решение мог принять он как старший начальник? Незнание из-за отсутствия связи окружающей обстановки не давало ему возможности правильно оценить сложившуюся ситуацию, но то, что наступление основных сил корпуса терпит неудачу, становилось всё более и более очевидным. Приложив столько усилий и принеся столько жертв, 148 тбр выполнила свою задачу и в последнем отчаянном рывке, теряя на пути танки и людей, всё-таки прорвалась к Медвежьему. Но прорвавшись сюда одним неполным батальоном, бригада оказалась вдруг не авангардом следовавшего за ней танкового корпуса, а одиноким и обессиленным воином в стане врага. Ещё утром занятый район можно было считать передовым плацдармом. К полудню он стал сильно напоминать западню.