Тайна индийских офицеров

Молодой Вальдзингам своими способностями, дарованиями, своим открытым и великодушным характером расположил к себе все начальство Итона, а капитан с женой жили одни в Лисльвуде. Мальчик пробыл в Итоне ровно два года, навещая родителей лишь во время каникул, которых капитан всегда ждал с лихорадочным нетерпением. Прислуга замка сделала печальное открытие: бравый, стройный капитан Вальдзингам сильно изменился: он стал дороднее, его черные волосы начинали седеть, стан заметно согнулся, а сам он с каждым днем все тяжелее опирался на трость с золотым набалдашником. Ему не было и сорока пяти, а он казался почти стариком, между тем как прелестная белокурая его жена почти не постарела со дня своего второго брака. Майор Варней с супругой давно были уже в Индии, и Артур Вальдзингам редко получал вести о своем милом друге с золотистыми бакенбардами. Сторожка приняла более приветливый вид, как только мрачная фигура браконьера исчезла из Лисльвуда. Теперь в ней поселился маленький человек с румяным лицом — мясник села Лисльвуд; у калитки, где прежде любил сидеть бледный Джеймс Арнольд, сейчас резвилось полдюжины розовых малюток.

В один из июньских дней капитан с женою сидели в парадной гостиной. Он курил, между тем как взгляд его рассеянно бродил по обширному парку и цветникам, видневшимся из окна. Миссис Вальдзингам расположилась около него на диване с вышиванием в руках. Он докурил сигару и, глубоко вздохнув, обратился к жене.

— Клэрибелль, — произнес он, — бросьте вашу работу и скажите мне: сколько лет мы женаты?

— Считая с февраля уже четырнадцать лет.

— Четырнадцать лет!.. Если бы ваш сын, сэр Руперт, был здоров и невредим, в этом году мы отпраздновали бы его совершеннолетие.

— Да, в будущем месяце: он родился третьего июля.

— Третьего июля, а сегодня четвертое июня: он стал бы совершеннолетним через двадцать девять дней.

Миссис Вальдзингам вздохнула и отложила работу.

— Мне не следовало предаваться воспоминаниям… я огорчил тебя. Но сегодня я чувствую странное желание говорить об этом… кинуть взгляд на прошлое, которое все было громадным заблуждением, с начала до конца… Я думаю о том, сколько энергии было затрачено напрасно, сколько сил израсходовано на сущие безделицы… сколько я перенес горя и стыда…

— Артур!.. Артур!.. — тоскливо сказала Клэрибелль.

— Клэрибелль, мы вместе уже пятнадцатый год, и в течение всего этого времени вы даже не спросили меня о том, что омрачило мою душу и жизнь! Вы не захотели узнать о скорбной тайне, которая сделала меня необщительным, невнимательным, недовольным, скучающим, несчастным человеком!

— Я не смела расспрашивать вас об этом, Артур!

— Бедняжка!.. — сказал он. — Впрочем, оно и лучше!.. Лучше мне умереть со своей печальной тайной… Вы похороните меня в Лисльвудском склепе, не так ли, Клэрибелль? Прикрепите к алтарю мраморную дощечку, на которой будет красоваться надпись, что я был лучшим из мужей и превосходнейшим из людей… вы сделаете это для меня, мой белокурый друг?

— Артур, как вы можете говорить об этом?

— Я говорю так вследствие убеждения, что не доживу до пятидесяти лет, и сегодня оно стало несравненно сильнее!

— Артур!.. — с упреком проговорила Клэрибелль.

Лицо ее стало тоскливым; она встала с дивана и подошла к мужу.

— Сядьте на место, Клэрибелль, — сказал капитан. — Если шум у меня в ушах, мрачная тень, так часто застилающая мне глаза, и спазмы, сжимающие грудь, — если все эти симптомы, которые особенно усилились сегодня, не обманывают меня, то я скоро умру! Будьте доброй матерью моему сыну, Клэрибелль, и иногда вспоминайте обо мне, когда меня не станет.

— Вы жестоки, Артур! Вы страдали, замечали все эти симптомы и ни разу не посоветовались с доктором, зная, как вы мне дороги!

— Это правда, Клэрибелль? Неужели я не был для вас тяжелым бременем, несносным, скучным мужем, бездной, поглотившей ваше земное счастье, лишним человеком?.. Клэрибелль, рассказать ли вам историю одного молодого военного, служившего со мною? У этой истории много общего с моей собственной… Она очень печальна, но глубоко правдива, хотите ее послушать?

— Да! — сказала она.

В комнате был полумрак, но лицо капитана освещали лучи заходящего солнца. Он не смотрел на жену: его печальные глаза были устремлены на необъятное небо, задернутое дымкой облаков.