— Это та мелкая вещица, что дороже золота, которая жутко интересовала тебя и Федю.
Косиндо усмехнулся уголками глаз.
— Как видишь, Витя, я добыл её без твоей помощи.
Рябой напрягся.
— Вижу-вижу-вижу, — и бросился на Эдика, сбил с ног, вцепился в горло. — Где моё золото, падла!
Косиндо еле вырвался из цепких пальцев Рябого и выверенным ударом ладони в кадык остановил атаку.
— Добывай сам, коли, так охоч.
Витя откатился, в сторону, глухо кашляя. Одной рукой продолжая держаться за горло, другой выхватил нож, нажал на кнопку. Хищно блеснув. Выскочило острое лезвие.
— Отдай скульптуру, — по слогам выговорил Рябой.
— А то что? — спросил Эдик.
Витя бросился на родственника.
— А-то то!
Косиндо бросил скульптуру в мох и отразил атаку. Схватка завершилась быстро. Ранение Рябого не позволяло ему вести себя так, как хотел. Эдик отработанным приёмом перехватил нож коленом ударил Рябому в пах. Витя охнул, согнулся и опустился на колени. Сознание померкло.
Боль в голове на время вернула Витю в мир. Эдик держал его за клок на макушке.
— Прощай, Витя! — Косиндо замахнулся рукой, блеснуло лезвие.
— Мы же родственники, — попытался остановить его Рябой.
Эдик покачал головой и перерезал Рябому горло. Кровь хлынула из раны, красные капли попали на одежду Косиндо.
Хрипя и булькая кровью, Витя, заваливаясь вбок, произнёс:
— Сука же ты, Эдик!
От ощущения всесилия распирает грудь. Всемогущество, равно как и вседозволенность — вещи, расшатывающие базисные устои, зиждущиеся на зыбких песках Вечности. Пески текут, время бежит, Вечность — остаётся. Мелкие, невзрачные людишки, жалкие жизни, проживающие в радостной грусти и спускающие её в жестяной жёлоб смерти вместе со своими тяготами и облегчениями, все они до единого сейчас подвластны моей воле. Щёлкни пальцами или поведи бровью, мочась от страха, подбегут на карачках и, пуская слюни, будут ноги лизать и подвывать-поскуливать, заискивающе глядя в глаза. Мерзкие, отвратительные твари! Как же я вас всех ненавижу! Убить вас, со свету сжить, растоптать, растереть в пыль, сжечь в огне и то мало! Кто? Кто мне даст более власти, чем есть у меня? Вот мои руки, на них не высыхает кровь, не успевает, потоком идут и идут послушные стада, и я один освобождают их души от тягостного бремени тел. Кто? Кто?! Кто мне даст более власти, чем есть у меня? Но что это за шум? Чьи раздаются шаги? Шелест, чьих одежд звучит как весенний дождь? «Виновен». Кто это сказал? «Виновен». Я спрашиваю, кто это сказал? «Виновен». Когда я спрашиваю, должно отвечать. «Эники-беники, уши как вареники!» Молчать! «Эники-беники, уши как вареники!» Заткнитесь! «Эники-беники, уши как вареники!» Я вырву твой язык, падла! «Выметем веником уши, как вареники!» Что с моими ушами? «Выметем веником уши, как вареники!» Что с моими глазами? «Выметем веником уши, как вареники!»
Из донесения Археолога.
«Ночь прошла спокойно. Утром не досчитались Глотова Пётра и Айну. Они ушли, предупредив Васильева Артура. Он передал историю, рассказанную ему Петром полковнику Костюку, Шмидту и другим. Решили идти в посёлок. Идею поддержал участковый и его брат».
«Всё по плану, говоришь, Рябой. Всё по плану? А в чём он? а, Рябой, твой план? В чём его сила? В чём его гениальность? Сыпанул порошок в пойло и, думаешь, всё, взбунтовал зону, подчинил быдло? чужими руками каштаны из костра таскать не надо иметь ума палату! Ох, терзают тяжёлые предчувствия! Ох, не дают забыться сном! Ох, зудит червь предчувствия скорой расплаты! Волосы на затылке шевелятся, испарина льёт со лба, тремор в руках предательский, кол ледяной меж лопаток вбитый чую… Ох, не к добру, Труба, ох, не к добру… Нет, Рябой, шалишь. Мутку затеял. А пацаны и купились. И меня уболтали. Дурак, дурак, дурак!»
— Хватит стены бить, Труба, зона взбунтовалась. Ждёт лидера!
— А, Мамонт.
— Я, Труба. Давай к кодле, кореша ждут, пацаны копытом бьют, мужики в полном отказе от административного подчинения. Жаждут крови, блин! Или чо, Труба, типа, стреманулся?
— Жало побереги, Мамонт.
— У мамонтов хобот.
— Вот я тебе и жало, и хобот укорочу.
— Не быкуй, Труба! Осади! Пошутил я.