Тайна леди Одли

Никто не знал, что на душе у Харкота Толбойса. Он был подобен своему дому — квадратному, обращенному на север и открытому всем ветрам. В его характере не было укромных уголков, в которые можно было бы прокрасться как в тень, спасаясь от его невыносимого солнечного света. Ибо он был весь свет. Мистер Толбойс воспринимал все в одном ярком сиянии своего ума, ему было не дано видеть умиротворяющие тени, которые могли бы смягчить резкие очертания суровых фактов, подчиняя их красоте. Не знаю, удается ли мне выразить то, что я имею в виду, когда говорю, что в его характере не было никаких изгибов — сплошь прямые черты, никогда не отклоняющиеся вправо или влево, чтобы округлить безжалостные углы его ума. Для него хорошее было хорошим, плохое — плохим. Он никогда в своей лишенной сострадания, слишком добросовестной жизни не допускал и мысли о том, что обстоятельства могли сделать зло не таким черным, и наоборот, — уменьшить силу добра. Он отрекся от собственного сына только потому, что тот его ослушался, и он был готов, не думая, отказаться от единственной дочери по той же причине.

Если бы этот не терпящий возражений упрямый человек мог обладать такой слабостью, как тщеславие, он бы непременно гордился своей твердостью. Он бы гордился непреклонной категоричностью своего ума, которая делала его таким несговорчивым человеком. Он бы гордился непоколебимым упрямством, которое ни любовь, ни жалость не могли заставить свернуть от безжалостной цели. Его сильная натура никогда не знала слабости любви.

Если он и сожалел о женитьбе своего сына и о разрыве с ним, то его тщеславие было сильнее, чем раскаяние, и вынуждало его скрывать это. Хотя на первый взгляд могло показаться маловероятным, что такой человек может быть тщеславен, я не сомневаюсь, что тщеславие было тем центром, откуда исходили все противоречивые черты характера мистера Харкота Толбойса. Осмелюсь сказать, что Брут был тщеславен, и с удовольствием принимал одобрение пораженного благоговейным трепетом Рима, когда отдал своих сыновей на казнь. И Харкот Толбойс послал бы своего сына на плаху и получал жестокое удовольствие от собственных страданий. Бог знает, как горько мог переживать этот суровый человек разлуку с единственным сыном, или насколько мучительнее были бы его страдания от этой постоянной заносчивости, что скрывала его пытку.

«Мой сын причинил мне непростительное зло, женившись на дочери пьяного нищего, — отвечал мистер Толбойс каждому, кто отваживался его спрашивать о Джордже, — и с этого часа у меня нет больше сына. Я не желаю ему зла. Он просто умер для меня. Я скорблю о нем, как и о его матери, которая умерла девятнадцать лет назад. Если вы будете говорить о нем со мной, как о мертвом, я готов выслушать вас. Если же вы будете говорить о нем, как о живом, я отказываюсь вас слушать».

Я полагаю, что Харкоту Толбойсу доставляла удовольствие мрачная римская пышность его речи, и ему бы хотелось носить тогу и непреклонно перекинуть ее через плечо, поворачиваясь спиной к заступнику Джорджа. Сам Джордж даже не пытался смягчить суровый приговор своего отца. Он слишком хорошо его знал и понимал, что это безнадежно.

— Если я напишу ему, он перевернет конверт, напишет на обратной стороне мое имя и адрес и отошлет его назад, — говорил молодой человек, — и призовет весь дом в свидетели того, что оно совершенно не тронуло его и не вызвало ни одного смягчающего воспоминания или сострадательной мысли. Он будет упорствовать в своем решении до смертного часа. Осмелюсь сказать, в глубине души он рад, что его единственный сын оскорбил его и дал ему возможность продемонстрировать свои римские добродетели.

Так Джордж отвечал своей жене и ее отцу, которые настаивали, чтобы он попросил помощи у Харкота Толбойса.

— Нет, моя дорогая, — говорил он решительно. — Может быть, нелегко быть бедными, но мы переживем это. Мы не пойдем с жалостливыми лицами к суровому отцу просить у него приюта и хлеба, чтобы получить отказ в высокопарном стиле и послужить классическим примером на благо всей округи. Нет, моя любимая, голодать легко, но унижаться трудно.

Возможно, миссис Джордж не очень легко согласилась с первой из этих двух альтернатив. Ей совсем не хотелось голодать, и она жалобно заныла, когда бутылки шампанского с ярлыками Клико сменились на шестипенсовый эль, который приносил неряшливый официант из ближайшей пивной. Джордж был вынужден нести свое бремя и предложил руку помощи своей жене, которая и не думала скрывать свое сожаление и разочарование.

— Я думала, драгуны все богатые, — жаловалась она раздраженным голосом. — Девушки всегда хотят выйти замуж за драгунов, торговцы жаждут их обслужить, а владельцы гостиниц развлечь, театральные менеджеры любят, когда им покровительствуют драгуны. Разве можно было предположить, что офицер будет пить дешевый эль, курить ужасный, вырви глаз табак и разрешать своей жене носить потрепанную шляпку?