Тайна, не скрытая никем

В Триесте она села на пароход, идущий вдоль Далматинского побережья. Она путешествовала в компании мужа и жены Коззенс, с которыми познакомилась в Италии, и их друга доктора Лэма, который приехал из Англии и встретился с ними здесь. Пароход пристал в маленьком порту Бар, который итальянцы называют Антивари, и путешественники провели ночь в гостинице «Европейская». После обеда они погуляли по террасе, но миссис Коззенс боялась простуды, так что они вернулись в помещение и стали играть в карты. Ночью прошел дождь. Она проснулась и стала слушать шум дождя и исполнилась разочарования, перешедшего в ненависть к этим немолодым людям, особенно к доктору Лэму, которого, как она подозревала, Коззенсы вызвали из Англии, чтобы познакомить с ней. Наверняка думали, что она богата. Заокеанская наследница, которой можно почти простить акцент. Эти люди слишком много ели и потом принимали пилюли от несварения. И еще боялись незнакомых мест – зачем тогда было сюда ехать? Утром ей придется вернуться вместе с ними на пароход, иначе они поднимут шум. Она никогда не совершит путешествие через горы в Цетине, столицу Черногории, – им сказали, что это небезопасно. Она никогда не увидит ни колокольню, где когда-то висели головы турок, ни платан, под которым давал аудиенции своим подданным правитель-поэт. Ей не удавалось заснуть, и она решила, как только забрезжит рассвет, спуститься вниз и – даже если дождь еще не кончится – пройти немного по дороге за город, только чтобы посмотреть на руины, которые, как она знала, находятся в той стороне, среди олив, австрийскую крепость на скале и черный склон горы Ловчен.

Ей повезло и с погодой, и с гостиничным портье, который почти мгновенно отыскал для нее оборванного, но бодрого проводника на заморенной кляче. Они отправились в путь – она верхом, проводник пешком впереди. Дорога была крутая, извилистая, заваленная камнями, солнце жарило все сильней, а в участках тени, которые они пересекали время от времени, было черно и холодно. Она проголодалась и решила, что скоро надо будет поворачивать назад. Она собиралась позавтракать со своими спутниками, которые вставали поздно.

Конечно, после того, как обнаружат тело проводника, ее начнут искать. Местные власти – какие ни на есть – наверняка поставлены в известность. Пароход ушел по расписанию, и ее знакомые уехали на нем. В гостинице не забирали паспорта на ночь. Никто из родных и знакомых, оставшихся в Канаде, ее искать не будет. Она никому не писала регулярно, с братом поссорилась, родители ее умерли. «Ты вернешься домой, лишь растранжирив все наследство, и кто тогда будет с тобой нянчиться?» – спросил ее брат.

Когда ее везли через сосновую рощу, она очнулась и вопреки боли – и, вероятно, из-за ракии – почувствовала, что ее укачивает, усыпляет, что она сдается, не веря в реальность происходящего. Она сфокусировала взгляд на свертке, притороченном к седлу едущего впереди всадника. Сверток колотился о спину лошади. Размером с капустный кочан, он был завернут в заскорузлую тряпку, покрытую ржавыми пятнами.

Эту историю я услышала в старой больнице Святого Иосифа в Виктории. Рассказала ее Шарлотта – она стала мне вроде подруги, когда я только переехала в те края. Отношения с друзьями тогда казались мне одновременно очень близкими и неустойчивыми, зыбкими. Я не могла понять, зачем люди рассказывают мне то или иное, в чем хотят меня убедить.

Я пришла в больницу с цветами и коробкой шоколадных конфет. Шарлотта подняла голову навстречу розам – коротко стриженные белые волосы походили на перья.

– Ну! – сказала она. – Они не пахнут! Я, во всяком случае, не чувствую. Но конечно, они прекрасны. А конфеты съешь сама. Мне все кажется на вкус как смола. Не знаю, откуда мне известно, какая на вкус смола, но мне так кажется.

У нее был жар. Я взяла ее за руку – рука оказалась на ощупь горячей и отечной. Шарлотту остригли в больнице, и от этого казалось, что лицо и шея у нее похудели. Остальное тело, скрытое под больничным одеялом, выглядело привычно объемным и рыхлым.

– Только не думай, что я тебе не благодарна, – сказала она. – Садись. Принеси стул вон оттуда, ей он не нужен.

В палате были еще две женщины. От одной виднелся только пучок изжелта-седых волос на подушке. Другая сидела привязанная к стулу, извиваясь и хрюкая.

– Здесь ужасно, – сказала Шарлотта. – Но надо стараться терпеть. Я так рада, что ты пришла. Вон та все ночи орет.

Она кивком указала на кровать у окна.