Они сели на траву и стали пить кофе. Священник сказал:
– У тебя есть какие-то вещи, которые ты хочешь взять с собой? Нет? Скоро мы тронемся в путь.
– Кто же подоит овец? – спросила Лоттар. Отдельные овцы уже спускались вниз по склону, временами останавливаясь и поджидая ее.
– Оставь их, – сказал францисканец.
Так она и оставила не только овец, но и свое жилище, высокогорный луг, дикий виноград, сумах, горный ясень, кусты можжевельника и приземистые дубки, на которые смотрела все лето, кроличью шкуру, что заменяла ей подушку, котелок, в котором варила кофе, кучу дров, что собрала только сегодня утром, камни у очага – каждый был знаком ей по форме и цвету. Она понимала, что уходит, – так строг был францисканец; но все же понимала не настолько, чтобы жадно оглядываться вокруг, желая увидеть все в последний раз. Впрочем, это было и не нужно. Все, что вокруг, и без того останется у нее в памяти навеки.
Они вошли в буковый лес, и священник сказал:
– Теперь мы должны идти очень тихо. Я выберу другую тропу, не ту, что проходит мимо
Они шли молча, много часов, между буками с гладкой слоновьей корой и сухими соснами, под черными ветвями дубов. То вверх, то вниз, переходя гребни, по тропам, о которых Лоттар и не знала. Францисканец не колебался, выбирая путь, и ни разу не заговорил о привале. Когда они наконец вышли из лесу, Лоттар очень удивилась, что еще так светло.
Францисканец вытащил откуда-то из складок одежды буханку хлеба и нож, и они стали есть на ходу.
Они дошли до пересохшего русла реки, усыпанного камнями. Это были не плоские камни, по которым удобно идти, а скорее поток из камней, неподвижный поток, текущий меж полями кукурузы и табака. Слышался собачий лай и порой голоса людей. Кукуруза и табак, еще не убранные, были выше человеческого роста, и беглецы шли вдоль пересохшей реки под прикрытием, пока не стемнело совсем. Когда они уже не могли идти и тьма скрыла их, они присели на белые камни речного русла.
– Куда вы меня ведете? – спросила наконец Лоттар. Сперва она решила, что они направляются к церкви и дому священника, но теперь поняла, что это не так. Они ушли гораздо, гораздо дальше.
– Я веду тебя в дом епископа, – сказал францисканец. – Он будет знать, что с тобой делать.
– А почему не к вам? Я могу быть служанкой у вас в доме.
– Это не разрешено. Держать женскую прислугу. Никому из священников не разрешено. Епископ даже старух не разрешает. И он прав – от женщины в доме одни неприятности.
Взошла луна, и они снова тронулись в путь. Они шли и отдыхали, шли и отдыхали, но не спали и даже не искали удобного места, чтобы прилечь. У них были загрубелые ступни и хорошо разношенные сандалии, поэтому они не натерли ноги. Оба привыкли много ходить: францисканец – оттого, что все время навещал дальние селения, а Лоттар – оттого, что долго пасла овец.
Через некоторое время францисканец стал уже не таким строгим – может быть, он уже меньше беспокоился – и начал говорить с Лоттар почти так же, как когда-то в первые дни их знакомства. Он говорил по-итальянски, хотя Лоттар теперь уже сносно знала гегский язык.
– Я родился в Италии, – рассказывал он. – Мои родители были геги, но я жил в Италии в молодости и там стал священником. Однажды я поехал в Италию в гости – много лет назад – и сбрил усы. Не знаю зачем. Впрочем, знаю – оттого, что в деревне надо мной смеялись. Потом, вернувшись, я не смел показаться в таком виде в
– Мы сейчас в Шкодру идем, да? – спросила она.
– Да. Епископ живет там. Он направит послание, в котором будет сказано, что я правильно поступил, когда увел тебя, хоть это и было воровство. Жители
– Но вы думали, что они могут меня продать, несмотря на клятву.
– О да. Но продать женщину – это лишь средство выручить немного денег. А они очень бедны.
Теперь Лоттар понимала, что в Шкодре окажется в положении, от которого совсем отвыкла, – она не будет совершенно бесправной. Когда они доберутся туда, она может сбежать от священника. Найти кого-нибудь говорящего по-английски, найти британское консульство. В крайнем случае французское.