Тайна одной саламандры, или Salamandridae

Мунин заплатил бы сейчас любую цену, чтобы Клара оказалась рядом и разделила с ним это грандиозное ложе. Но пока их разделяли десять тысяч километров, а до того, как лечь с Кларой в постель, ему предстояло многое ей объяснить. Мунин сделал несколько снимков, тяжело вздохнул, усилием воли запретил себе приближаться к бару, сбросил одежду и, раскинув руки, упал навзничь поперёк кровати.

Через потолок от стены до стены тянулись выступающие декоративные балки из таких же грубо тёсаных древесных стволов, как в основании кровати. Пространство между балками занимали зеркала. Мунин мечтал мгновенно уснуть, а вместо этого в тусклом свете ночной лампы разглядывал в зеркалах себя – маленького и несчастного, лежащего в одиночестве посреди бескрайнего красно-золотого поля. Настроение сделалось до невозможности паршивым…

…и заметная роль в этом принадлежала Шарлеманю. На протяжении дня он постоянно задевал Мунина – возможно, даже сам того не желая. Историк всю жизнь терялся перед сильными личностями: он чувствовал себя беззащитным и принимал на свой счёт любую двусмысленность.

Дополнительные страдания доставляло Мунину то, что французы, благодаря философу Дидро, называют «лестничным остроумием». Однажды в светском салоне Дидро не сумел достойно возразить едкому собеседнику, расстроился, вышел на лестницу – и придумал блестящий ответ. Но время было упущено: не возвращаться же в салон ради того, чтобы бросить с порога запоздалую реплику!

Мунина не радовала общая проблема с выдающимся учёным. Всю жизнь он мучился, потому что наедине с собой после неприятного разговора придумывал хлёсткие ответные выпады. Лестничное остроумие било через край, но – слишком поздно.

За ужином Шарлемань обронил пренебрежительную фразу – мол, немцы в отличие от французов живут без удовольствий. Тогда Мунин обиделся за Клару, а теперь сообразил, что мог тут же воткнуть учёному шпильку насчёт его псевдонима, ставшего фамилией. На стороне Германии во время Второй мировой воевала французская пехотная дивизия СС «Шарлемань». Вот и надо было сказать, что эти эсэсовцы, по-видимому, защищали Берлин и сдавались в плен американцам с удовольствием – они ведь не немцы…

Одна из тирад Шарлеманя задела не только Мунина. После рассказа об изумрудной элизии, которая ворует гены у водорослей, учёный переключился на асцидию.

«Это такое примитивное морское животное, – пояснил он. – Похоже на небольшую банку: сверху два раструба, снизу – присоска, чтобы крепиться ко дну. У асцидии феноменально развита регенерация. Она может восстановить себе всё, что угодно, любую часть организма. И вот что интересно. У молодой асцидии есть головной мозг, как у человека. Использует она его тоже схожим образом. Сперва с помощью мозга путешествует, ориентируется в пространстве, анализирует окружающую среду и подыскивает наиболее подходящее место для жизни. Когда место найдено, асцидия присасывается к нему… – Шарлемань ухмыльнулся и глотнул арманьяка. – Присасывается намертво, а потом сжирает свой мозг. Он уже не нужен: асцидия больше никогда не сдвинется с места. Согласитесь, очень человеческая модель поведения».

Мужчины не нашли что сказать, а Ева заметила: «Вы не любите людей».

«Любить можно кого-то конкретного, но не всех поголовно, – возразил Шарлемань. – Скажем так: я объективно оцениваю людей. И оценка невысокая, согласен».

«Если так, зачем вы для них работаете?» – спросил Одинцов.

«Я работаю для себя», – сказал учёный…

…и Мунин тогда снова обиделся. Мозг был его единственной гордостью. Феноменальная память хранила огромные массивы информации. Но дело даже не в том, что Мунин почувствовал себя одним из тех, кого не любит и не ценит Шарлемань. Он и правда сжирал свой мозг, думая сейчас только про Клару. Прочие мысли отступили куда-то на границу сознания, и собрать их воедино не удавалось.

Мунин лежал посреди кровати, смотрел на себя в зеркала под потолком, а видел примитивное существо вроде асцидии. Что он сейчас может? Заглатывать пищу одним раструбом, а через другой выбрасывать продукты жизнедеятельности. Вот и всё… Достойный финал для эрудита и умницы! Ни на что не годный, отвратительный кусок плоти – с кучерявой бородкой, которую заставила отпустить Клара…

Мунин шмыгнул носом и резко сел.

– А вот хрен вам! – сообщил он в пространство, одной рукой вытирая мокрые глаза, а другой нашаривая телефон. Хватит быть бесхребетной размазнёй! Надо позвонить Кларе, заставить её слушать – и рассказать всё. Тогда мозг снова заработает, а чем лучше он будет работать, тем скорее случится встреча, которая занимает сейчас все мысли. Лишь бы Клара не выключила телефон.

Телефон работал, и Клара ответила почти сразу. Мунин заговорил громко, стараясь подражать уверенной манере Одинцова:

– Значит, так. Слушай меня внимательно! Это не просьба, это приказ. Не перебивай и не смей бросать трубку…

– Я сама собиралась тебе звонить, – сказала Клара.

Мунин обрадовался.

– Правда?!

– Расставаться надо по-хорошему, – продолжала Клара. – Прости, что я на тебя накричала.