Тайна персидского обоза

Снизу послышались незнакомые голоса, и надворный советник, поправив отложные петлицы на форменном фраке, спустился в гостиную. Ему навстречу вышел полковник, уже успевший переодеться в военный мундир. Став вполоборота к Ивану Авдеевичу, он проговорил:

— Позвольте представить — Иван Авдеевич Самоваров, прошу любить и жаловать, инспектор Провиантмейстерской комиссии при Главном штабе. Прибыл из столицы ревизовать наше гарнизонное хозяйство.

Иван Авдеевич поочередно склонял голову и подходил к каждой семейной паре, в то время как полковник представлял гостей:

— Латыгин Харитон Поликарпович, обер-комиссар, с супругой Марией Антоновной.

Казнохранитель, облаченный в темно-зеленый повседневный мундир с золотыми петлицами и обшлагами, носил небольшие аккуратные усики и эспаньолку. Круглые «глазастые» очки делали его похожим на старого, разжиревшего от спокойной жизни филина. В свои пятьдесят шесть он осознал, что пора перестать суетливо карабкаться по карьерной лестнице, и, присев на ступеньку, понять, что пришло время позаботиться о собственном благополучии. По правде говоря, он и раньше себя не забывал, но теперь делал это с еще большим размахом. Именно это и почувствовал Самоваров, когда чиновник, унизительно приседая, пожимал двумя руками ладонь столичного ревизора. Его жена, напротив, с интересом рассматривала гостя, и на ее тронутом незаметно подкравшейся старостью лице еще читалось прежнее, давно ушедшее обаяние когда-то веселой и беззаботной барышни.

— Примите уверения в чувствах совершеннейшего к вам почтения, — расточал любезности Латыгин.

— Безлюдский Григорий Данилович…

— А мы с Иваном Авдеевичем уже знакомы! Покорнейше просим! — растягивая рот в неестественно широкой улыбке, обер-провиантмейстер долго и душевно тряс Самоварову руку.

— Ах да, виделись в Интендантстве, вероятно, — догадался Игнатьев. — Ну тогда позвольте представить очаровательную Анастасию Филипповну, супругу Григория Даниловича.

Невысокая молодая женщина лет тридцати, в кружевной накидке и черных муаровых юбках, с аккуратным, вздернутым носиком, с ниспадающей на лоб челкой, с готовностью протянула изящную ручку в фильдекосовой митенке. Едва дотронувшись до кончиков ее пальцев, надворный советник почувствовал давно забытое ощущение трепетного восторга, от которого перехватывает дыхание и стучит в висках. «Роковая женщина», — пронеслось у него в голове, и, как всегда, робея перед очаровательными искусительницами, он невнятно пробормотал:

— Премного польщен вашим присутствием, мадам.

— Взаимно, сударь. Надеюсь, вы найдете время погрузить нас в поэтические эмпиреи столицы? — кокетливо опустив томный взгляд, пропела красавица.

— Несомненно, мадам.

Родион Спиридонович подошел к высокому сухопарому немолодому господину с бритым лицом. Длинный, слегка раздваивающийся к кончику нос, широкие бакенбарды и уже забытая в столице, но еще модная в провинции прическа тупей — с подбитыми спереди и зачесанными назад волосами — делали его несколько старомодным и похожим на торговца в немецком мясном ряду. И только темно-зеленый мундир с отливающими серебром волнообразными петлицами на воротнике, белые панталоны, заправленные в высокие ботфорты, и офицерская шпага указывали на штабной чин — главного врача всей Кавказской линии. Его спутница — полнеющая дама с живыми глазами и морщинистым лицом — напоминала добрую бабушку с иллюстрации сказки Шарля Перро «Красная Шапочка».

— Позвольте представить — обер-лекарь Краузе Отто Карлович с супругой Мартой Генриховной.

— Весьма рад, — надворный советник склонил в почтении голову.

— Скажите, а госпиталь вас тоже интересует?

— Да разве что так, для общего представления.

— Ну, так милости просим хоть завтра, — разведя руками, любезно пригласил доктор.

— Непременно наведаюсь.

— И наконец, мой старый друг — Арчаковский Андрей Петрович, командир Навагинского пехотного полка.

Высокий, статный офицер лет сорока с пышными, нафабренными до угольной черноты усами приветствовал Ивана Авдеевича коротким рукопожатием:

— Надолго к нам?

— За седмицу, даст бог, управлюсь, — просто ответил надворный советник и подумал: «Сухая и крепкая рука — признак верного здоровья. А у Безлюдского ладони-то потеют — жаден, стало быть, без меры… Господи, как же похож этот вояка на арестованного начальника обоза, прямо одно лицо. Только шрама нет. И возраст тот же, и взгляд: открытый, но пронизывающий, как штык гренадерской винтовки. Уж не родственник ли ему?»