Тайна персидского обоза

— Вера Ефимовна, моя жена, — не дожидаясь Игнатьева, представил супругу полковник. Самоваров поднял глаза и увидел блондинку средних лет с завитыми локонами, в длинном платье из белого дамаста[5] с черными кружевами. Ее лицо напоминало рисованное сердечко: открытый лоб, карие глаза, правильный нос и немного увеличенные азиатские скулы при остром подбородке завораживали и притягивали магнитом… если бы не тонкогубый, почти лягушачий рот. Разделив очаровательное личико на две неровные части, он придал ему выражение неуместной строгости и высокомерия, ставшее, судя по всему, чертой ее характера. «Полковая командирша», — мысленно закончил устный портрет Самоваров и, устав от официоза, выговорил скороговоркой:

— Безмерно-рад-знакомству-с.

Послышался легкий скрип, и высокие двустворчатые двери гостиной, словно веки внезапно разбуженного исполинского старца, медленно и тяжело открылись.

— Кушанье подано, — обратился к гостям лакей с белоснежной салфеткой через руку.

Приглашенные парами прошли в столовую. В центре выстланной новым паркетом прямоугольной комнаты главенствовал овальный стол с приставленными к нему стульями с высокими спинками. У самого входа в кадках росли два молодых дерева: померанцевое и апельсиновое с уже распустившимися соцветиями. Аромат средиземноморских растений плыл по комнате, заглушая запах горящего воска в настенных бронзовых канделябрах. Огненные хвосты свечей отражались в развешанных зеркалах и, усиливая свет, тянулись дымной ниткой вверх, к украшенному лепниной потолку. По двум дальним углам на пьедесталах, словно античные статуи, возвышались высокие вазы с домашними цветами.

Перекрестившись, гости стали рассаживаться. По существующей традиции мужчины заняли места по одну сторону стола, женщины — по другую, но так, чтобы супруги оказались напротив.

На белоснежной скатерти, среди расставленных кувертов[6], блюд и соусов, возвышались жирандоли[7] из золоченой бронзы — на пять свечей каждая. Как и подобает хозяйке, Агриппина Федоровна самолично разливала горячее, а лакей разносил на подносе уже полные тарелки.

— Дивный вкус, господа. Признаться, такого горячего мне еще откушивать не приходилось. Как называется это блюдо? — промакивая белоснежной салфеткой рот, поинтересовался Безлюдский.

— Калья, Григорий Данилович, — ответил Игнатьев.

— А не одолжите-ка на пару дней мне вашего кудесника? Пусть и меня побалует!

— Повар здесь ни при чем. Это сам Родион готовил, — с ноткой гордости объявила Агриппина.

— Что ж, Родион Спиридонович, тогда откройте нам секрет вашего чудодейства, — не унимался обер-провиантмейстер.

— Ну что вы, господа, здесь нет никакого секрета. В калью, как и в уху, тоже кладут рыбу, но только очень жирную: осетра, севрюгу, белугу или большого карпа. Но главная особенность жидкой части этого рыбного супа состоит в том, что наряду с водой в него, примерно наполовину, вливается огуречный рассол. Это надобно сделать минут через двенадцать после варки рыбы в кипящей воде. Не забудьте добавить несколько луковиц, картофель, мелко нарезанные соленые огурцы и, конечно же, свежую икру. Поперчите, посолите, положите петрушку и лук-порей. Варить недолго — примерно с четверть часа. После снятия с огня выдавите в кастрюлю целый лимон. Вот и все. Как видите, Григорий Данилович, ничего сложного. Я научился готовить калью еще в семнадцатом, когда служил в Тифлисе под началом славного Алексея Петровича Ермолова. Это было его любимое кушанье.

— Недавно Родион потерял брегет, подаренный ему генералом на тридцатипятилетие, — с сожалением вымолвила Агриппина.

— Да, видно, обронил где-то. А ведь я их с двадцать третьего года носил, — тяжко вздохнул полковник.

— Имейте в виду, господа, — брегет за мной! А то, глядишь, и восьмое августа на носу! И думай тогда, что выбрать на день рожденья старому вояке! — весело пробалагурил Арчаковский.

— Зачем же ждать, господа? Я хотел бы это сделать прямо сейчас. — Самоваров отстегнул цепочку и протянул Игнатьеву золотую луковицу часов. — Примите, Родион Спиридонович, от меня на добрую память.

— Я, право, и не знаю, Иван Авдеевич, могу ли я… Чувствительно вам благодарен, — слегка смутился Игнатьев.

А на лице надворного советника было написано величайшее блаженство и умиротворенность. Иван Авдеевич любил преподносить окружающим неожиданные и приятные сюрпризы. Для него было сущим наслаждением созерцать, как в радостных вспышках человеческих глаз рождается короткое, мимолетное и, к сожалению, быстро проходящее счастье. В такие мгновения ему казалось, что оно вполне осязаемо и представляет собой простую материальную субстанцию — очень похожую на робкий утренний луч, нечаянно забежавший в еще не проснувшуюся комнату.

В столовую внесли жаркое, и настала первая перемена блюд, а значит, пришло время главной здравицы.

— Господа, разрешите предоставить нашему гостю почетное право объявить первый тост, — обратился к присутствующим хозяин дома.

Самоваров встал с наполненным бокалом в руке и, дождавшись, пока поднимется вся мужская половина, громко произнес: