Тайна персидского обоза

Запах расплавленного воска, смешанный с табачным дымом, наполнил гостиную. На диване из зеленого кретона, утопая в мягких подушках, потягивал трубку Самоваров. Напротив, полулежа в глубоком вольтеровском кресле, с заморской сигарой блаженствовал Игнатьев. Полусонный лакей Филька в линялой плисовой жилетке беззвучно, словно привидение, проплывал по комнатам и гасил щипцами-съемами растаявшие наполовину свечи в настенных канделябрах.

— Как самочувствие Агриппины Федоровны? — вежливо осведомился надворный советник.

— Слава богу, заснула.

— Сдается мне, Родион Спиридонович, что чем раньше прольется свет на исчезновение Рахманова, тем скорее в вашей семье наступит мир и покой.

— Вы правы, Иван Авдеевич. Видимо, придется мне самому заняться его поисками. И поверьте — я найду его, чего бы мне это ни стоило.

— Можете рассчитывать на мою помощь.

— Благодарю вас. Знаете ли, я слышал, что тень-призрак безвестно сгинувших покойников преследует людей до тех пор, пока останки несчастного не будут погребены по церковному обряду; только вот я запамятовал, как эту тень величают…

— Следь…

Вдруг с шумом распахнулось большое окно гостиной, и в комнату, раздувая пузырем легкие кисейные занавески, ворвался сумасшедший ветер. Неожиданно черный квадрат окна осветился, и небо, расколотое на части десятками шрамов молний, разразилось бурлящими потоками падающей воды, будто силясь отмыть испачканную людскими грехами землю.

9

Реприманд

Бревенчатое здание лазарета строилось еще в первые годы основания крепости и в те стародавние времена состояло из трех больших и двух малых комнат. За последние десятилетия к дому приросли новые, частью деревянные, а кое-где и каменные пристройки. Оштукатуренное и выкрашенное в один серый цвет длинное одноэтажное сооружение, именуемое госпиталем, или лазаретом, с узкими, будто бойницы, окнами весьма напоминало батальонную казарму, но другого лечебного учреждения в городе не было.

У больничных дверей Ивану Авдеевичу пришлось посторониться: два солдата-санитара несли на парусиновых носилках покойника, накрытого рогожей. Одна нога усопшего соскочила вниз и пяткой волочилась по земле, но до этого никому не было дела. В узком полутемном коридоре с низким деревянным потолком Самоваров почти столкнулся с Лисовским. Всклокоченная куафюра полкового врача свидетельствовала о том, что он, видимо, совсем недавно снял головной убор и еще не успел привести себя в порядок.

— Вы, случаем, не ко мне? — глядя поверх очков на вошедшего господина, поинтересовался Максим Емельянович.

— К вам, доктор.

— Прошу, — лекарь провел следователя в маленькую комнатушку, отгороженную досками от основного помещения.

— Вы сами решили обратиться или по рекомендации? — не узнавая в пациенте вчерашнего знакомца, поинтересовался эскулап.

— Сам.

— Какие жалобы?

— Страдаю одышкой, хотя комплекция у меня, как и у многих других…

— Да что вы говорите, милостивый государь, — не дослушав надворного советника, перебил полковой врач. — Вот представьте себе, разразилась самая что ни на есть природная катаклизма: дождь проливной, ветер свирепствует, а по лужам идут двое. У них ни зонтов, ни калош, ни какой-нибудь приличной непромокаемой одежонки. А путь-то долгий. Вот наконец пришли они домой. Оба чайком горяченьким да малиновым вареньицем побаловались. Легли спать. Наутро один здоров-здоровехонек и снова на службу отправился, а другой «кхе-кхе» — кашляет, чихает, и ничто ему уже помочь не может. Так болезный и упокоился навеки. А почему? Да потому, что у всякого организма собственная надобность имеется. Что одному во благо, то другому во вред. Может, его не чаем, а водочкой поить надо было? А? Кто знает? Habent mortalia casum, — подняв вверх все тот же палец с черным отбитым ногтем, заученно протараторил полковой лекарь.

— «Все преходящее подвержено случайностям», — перевел Иван Авдеевич.

— Да-да, верно-верно, — доктор смотрел на Самоварова поверх очков с некоторой растерянностью, тщетно пытаясь что-то вспомнить. Но, видимо, устав от бесплодных попыток, спросил: — Скажите, а мы с вами раньше нигде не встречались?

— Как же, Максим Емельянович. Вчера, в доме у полковника Игнатьева.

— Ах да, конечно же, помню, помню. Вы ревизор из Петербурга, так?

— Именно.

— Вы уж не обессудьте, запамятовал. Да и не удивительно — работы, знаете ли, невпроворот. Ну что ж, давайте приступим к осмотру — помнится, у меня было подозрение на… на…

— На грудную жабу, доктор. Да бог с ней… У меня к вам есть несколько вопросов. Да вы присядьте, господин Лисовский.

Услышав официальное обращение, врач поник, как догоревшая фосфорная спичка, сгорбился и, кажется, стал меньше ростом. В его глазах мелькнул тусклый оттенок грусти, свойственный любому маленькому чиновнику, всегда знающему свое место. Он покорно опустился на стул, положил руки на колени и обиженным голосом тихо спросил:

— И какова же будет материя нашего разговора?

— Видите ли, Максим Емельянович, я хочу разобраться в одном чрезвычайно запутанном финансовом деле, и, по всему вероятию, вы могли бы мне помочь.

— Слушаю.