Читаем Тайна сибирской платформы полностью

Тайна сибирской платформы

Я много раз звал тебя, Вера, сюда, на север. Мне хотелось сократить дорогу до тебя. Но ты не приезжала, ты оставалась в Москве. Когда я умру, ты не услышишь моего последнего вздоха, ты не закроешь мои глаза. Как больно мне сейчас думать об этом. Больно и тяжело. Эти думы отнимают у меня последние силы.

Вера, милая! Ты мне нужна здесь, рядом со мной, и нигде больше, ты нужна мне реальная, а не призрачная. Я хочу, чтобы моя любовь сидела рядом со мной у костра, чтобы она грела мои обмороженные ноги, чтобы она ползла со мной по берегу реки, чтобы я мог передать ей карту открытого месторождения и умереть спокойно, зная, что моя любовь вынесет карту к людям.

Но нет, мне некому передать карту. Моя любовь оказалась нереальной. Не знаю почему, но я снова вспомнил Германа. Я завидую ему…

Кажется, я теряю сознание… Нет, оно вернулось, и я снова пишу. Я уже ничего не могу больше делать, кроме как писать. Да, я завидую Герману…

Нет, еще рано вешать нос. Надо идти, брести, ползти, цепляться, перекатываться.

Может быть, это моя последняя запись…

Нет, не последняя. Я еще жив. Что же делать с картой? Ее ведь ждут в экспедиции.

Часто впадаю в забытье, подолгу дремлю, лежа на снегу. Мне снятся взрывы кимберлитовых трубок, извержения кимберлитовых вулканов. Алмазы летят прямо с воздуха, за ними не надо ползать по тайге. Все время идет нескончаемый алмазный ливень. Он затапливает все вокруг на десятки километров.

И еще мне снятся города — большие новые города, в которых стоят белые дома, зеленеют газоны, по улицам бегают дети и медленно ходят влюбленные…

Я все-таки неисправимый романтик. Ничего этого мне, наверное, не снилось.

Ног уже не чувствую. Если выползу, наверное, отрежут. С трудом держу карандаш. Сейчас достал карту. Оказывается, мы забыли дать трубке имя. На правах одного из первооткрывателей пишу на карте: «трубка Веры, надежды, любви».

Как же быть с картой? Наверное, уж это мой самый последний вопрос в жизни…

Чертовски живуч человек! Я ползу, поднимаюсь на колени, падаю и снова ползу. Может быть, еще выползу. Рука еле водит карандашом. Пишу потому, что это стало привычкой. Нацарапаю две строчки и ползу дальше. Я привык к этому письму больше, чем к еде. Если брошу писать, наверное, уже не встану совсем.

Я все-таки люблю тебя, Вера. С этой мыслью мне легче ползти…

Я смастерил себе нечто вроде маленького вигвама. Здесь буду умирать. По этому шалашу скорее найдут и меня и карту…

Слышал голоса, лай собак. Выполз — нет, показалось. Снова лежу в шалаше. Мороз, утих. Костер, зажженный вчера последней спичкой, догорает. Эх, Вера, как ты мне нужна была здесь, как мне нужна была любовь-помощница, а не любовь-игрушка! Видно, не судьба…

Последний раз проверил карту. Все в порядке, она на месте. До сегодняшнего дня еще я все-таки надеялся. Теперь нет. Все, конец. Помираю…

Вера, найди Таниной мамы адрес… в экспедиции… напиши ей… и про Германа тоже…

…В гибели отряда никого не винить… Глупо все кончается…

…Жить хочется, В…»

Тарьянов перевернул последний лист и отложил письмо в сторону. За окном давно светлел день — мы не заметили, как пролетела ночь.

— А лай собак и голоса он, правда, слышал? — спросил лохматый геофизик.

— Правда, — ответил Тарьянов. — Костю нашли весной, всего в двадцати километрах от эвенкийского стойбища. Так что ветер мог доносить до него эти звуки. И, наверное, не один раз. Ведь Костю нашли не в самом шалаше. Он выполз из него и двинулся по направлению к стойбищу. Но прополз мало — шагов десять-пятнадцать — и замерз. Эвенки же в то лето, когда нашли Костю, не встретили никого из геологов. Они ушли кочевать в тайгу и, конечно, не могли видеть катера, все лето ходившего по реке мимо места старого стойбища. Экипаж, безусловно, искал пропавший отряд. Только на следующее лето эвенки через кого-то сумели передать все Костины бумаги в экспедицию. Таким образом, открытая отрядом Сабинина в Заполярье трубка два года оставалась неизвестной. Когда на нее снова пришли геологи, чтобы проверить Костину карту, в Якутии уже были известны местонахождения нескольких десятков кимберлитовых трубок. Судьба других поисковых отрядов оказалась более счастливой.

Тарьянов спрятал в полевую сумку письмо и сказал:

— Вокруг трубки «Веры, надежды, любви» открыли потом еще несколько коренных месторождений. Сейчас там идет большое строительство.

Неожиданно над крышей дома раздался знакомый урчащий звук моторов и по окну пробежала огромная черная тень. Это шел на посадку самолет, возвращавшийся в Иркутск из Заполярного алмазоносного района. Мы знали, что туда летчики возят стальные конструкции для строящейся обогатительной фабрики, а обратно всякий раз возвращаются порожняком и поэтому всегда бывают очень рады транзитным пассажирам.

Поблагодарив радиста Ивана Семеновича за гостеприимство, мы стали собираться в путь.