Тайна Тихого океана

– Что вы делаете? – на грани фальцета взвизгнули двое-трое. А один решился на большее: – Зачем вам мотыга?

– Дни, проведенные в темнице, зарубками отмечать.

Удар, как Евахнов и рассчитывал, получился глухим и негромким. Да к тому же сарай полнился стонами, всхлипами и спорами о дальнейшей судьбе. Однако стоило доскам сарая задрожать и заскрипеть, как все разом смолкли. Раненная шершавая доска оскалилась молочно-свежими щепками.

– Чего уставились? – зло повернулся к людям мокрый от пота с воротника до трусов Евахнов.

Пленники таращились на него с испугом чуть ли не меньшим, чем прежде на конвоиров.

– Але, кто тут не понял? – поддержал кумира поклонник. – А ну давай, стенай погромче. Шоб снаружи ниче не слышно было!

– Он зарубки, что дни считать, ставит. Сколько дней будем сидеть, столько зарубок, – объяснил кто-то кому-то.

Потихоньку хныканье и шуршанье пленников возобновились, а затем и достигли необходимой громкости.

– А знаете, господин Лопушанский, – пробило вдруг на бессмысленный треп бритоголового мальчика, – может быть, кто-то считает, что работа банщика – холуйская, сродни халдейской. Только это не так. Хороший банщик, он ведь бог. Он людям в себя прийти помогает…

Генерал опять взялся за мотыгу и за каких-то десять ударов пробил и расширил над земляным, утрамбованным до каменной твердости полом кривобокий лаз, в который тут же втиснулся широкий луч света, похожий на щуп прожектора в ночном небе. И от этого света заполнившие сарай люди стали как бы дальше и менее различимы. Не люди – силуэты.

– …А то, что за девочек с клиента лишнюю копейку возьмешь, так в этом нет ничего худого.

– Ну, кто со мной? – устало смахнул пот Евахнов. И не встретил ни одного решительного взгляда. Пленники отводили глаза, как будто были в чем-то виноваты. Силуэты – они силуэты и есть.

А потом рэкетиры вновь возобновили прения. Но к Евахнову не приблизились ни на шаг.

– Господа, нужно его остановить. Это самоубийство! Мы же цивилизованные люди!

– Да пусть катится. Если не подстрелят, то до полиции доберется, сообщит.

– А если подстрелят?

– Не хочу, не хочу…

– А вот я читал, что в немецких концлагерях так было: за побег одного пятерых заключенных расстреливали. Может, не надо?

– Навалиться всем скопом – хлабысь!

Генерал со злости попытался сплюнуть – не получилось, во рту пересохло от усилий – и схватил поклонника за плечо:

– А ты?

– Здесь змеи, батя, – кисло пожал плечами бритоголовый. – Я их с детства не переношу… Ты, батя, как доберешься до властей, так сообщи о нас…

– Ну, как знаешь, – криво ухмыльнулся Евахнов. – Насильно мил не будешь. Успехов на плантации, если не доберусь до цивилизации.

Рифма удалась неумышленно, и Евахнов совершенно не собирался вкладывать в голос столько сарказма, сколько вышло.

Головой вперед генерал полез в дыру, молясь, чтоб не потерять из карманов брюк документы. Пойди потом доказывай в полицейском участке, что ты гражданин великой России и турист, а не местный бичара. За шиворот скользнула юркая сороконожка, отчетливо вильнула в рукав и прежде генерала оказалась снаружи, оставив очень неприятное ощущение-воспоминание.

Как генерал и ожидал, ставя на неоытность преступников, с тыла сарай не охранялся.

– Эй, – робко донеслось из дыры. Неужто кто-то все-таки решился на побег?

Евахнов сунул голову обратно в лаз.

– Моя фимилия Дубинин, – сдавленно прошептал бритый поклонник и смахнул нелепую слезу. – Запомните, пожалуйста: «Дубинин». И, если что, супруге расскажите…

– Тьфу, – в сердцах только и сплюнул скипевшуюся слюну Евахнов. И был таков.

Надрывались сверчки. Хотя раньше, до пленения в сарае, Евахнов, мог поклясться, их не слышал. Или здесь сверчков нет, а есть цикады? И, вроде бы, надрываться они должны по ночам. Или нет? Раскаленный воздух стоял стеной. Перед глазами плясали черные точки, и было неясно: то ли непорядок с организмом, то ли уже привычные мухи. Пот чертил на успевшем покрыться рыжей пылью лице кривые дорожки. И был он уже совершенно несоленый. Типа того, что вся соль из тела успела израсходоваться.

Чуть поодаль размещался еще один приземистый сарай, крытый раскаленным гофрированным железом. В сарае раздавалось что-то среднее между блеяньем и мычанием. Несмотря на отсутствие ветра, отчетливо доносился смрадный запах навоза. У сарая покашливал и подрыгивал незаглушенный трактор. А рядом дремал старинный, знакомый генералу только по архивным фотографиям армейский открытый джип «виллис» – серо-зеленый, как лист фикуса. И, судя по лоснящемся, а не приспущенным шинам, джип был на ходу.

Генерал расстегнул рубашку на три пуговицы. Желание сунуть под язык таблетку валидола было настолько сильным, что беглец зашарил в кармане, прежде чем вспомнил, что нет у него никаких таблеток. Тело пылало огнем. Или это все-таки нервы?

Пригибаясь, щуря отвыкшие глаза на солнце и вертя головой, как филин, Евахнов тяжело просеменил к джипу. Перегнулся через борт. На него пахнуло душистым запахом нагретой кожи. Ключ был в замке зажигания.