Тайна трех: Египет и Вавилон

„Все звери полевые и птицы небесные собрались в доме Господнем, и Господь весьма радовался, что все они были хороши, и возвратились в дом Его“ (Книга Еноха. ХС, 33). „Явится слава Господня, и узрит всякая плоть спасение Божие“ (Ис. X, 5). Всякая плоть — не только человеческая, но и космическая, растительная, животная.

Вот почему „египтяне живут вместе с животными“ (Геродот, II, 36), — живут, умирают и воскресают.

XXXII

Египетскую мысль о воскресении человека вместе со всею плотью мира, мысль, которая кажется нам такою нелепою, невозможною, ненаучною, несовременною, высказывает один из самых научных, современных философов, Бергсон.

„Все живые друг за друга держатся и все увлекаются одним и тем же ужасающим порывом. Животное находит точку опоры в растении, человек в животном; и все человечество, в пространстве и во времени, есть великое войско, скачущее рядом с каждым из нас, и впереди и позади каждого, в стремительном натиске, способном сокрушить все, что стоит на пути его, и опрокинуть многие преграды, может быть, даже смерть“ (H. Bergson. L’Evolution Cr'eatrice, 1913, III, 293–294).

Бергсон говорит: „может быть“, а Египет говорит: „наверное“, вот и вся разница.

XXXIII

Бергсонова „творческая эволюция“ есть египетский nemanch, „обновление жизни“. Мы все признаем „эволюцию“; вопрос только в том, действительно ли эволюция — „творческая“; ведет ли она куда-нибудь; катится ли по какому-то пути к какой-то цели это мировое колесо, орфический цикл, подобно многоочитым колесам колесницы Иезекиилевой: „куда Дух хотел идти, туда шли и они“ (Иез. I, 20), или слепо, бесцельно и безмысленно вертится, подобно проклятому колесу Иксионову, орудию адской пытки?

XXXIV

В египетских гробницах ставились каменные сосуды, „канопы“ с набальзамированными внутренностями умершего; крышки канопов изображали головы различных животных, между прочим, павиана, одного из наших предков, по Дарвину. Здесь, в Египте, павиан тоже предок, но в смысле ином. По современной эмбриологии, человеческий зародыш — в утробе матери, а по учению или только предчувствию египтян, в трансцендентной vulva, матке, умерший проходит все ступени мировой эволюции, между прочим, и ступень от обезьяны к человеку, и еще выше, от человека к Богу. А наш путь обратный: наверное — не от Бога к человеку и, может быть, — от человека к обезьяне.

XXXV

Всякий умерший, воскресая, становится Озирисом. „Как жив Озирис, так жив и он; как не умер Озирис, так не умер и он; как неуничтожаем Озирис, так неуничтожаем и он“. Сам Озирис говорит устами умершего: „Я восстал богом живым; я блистаю в сонме богов. Я, как один из вас, боги!“ (Кн. Мертв., IV). И еще дерзновеннее: „Ты (воскресший) повелеваешь богам“ (Пирамидная надпись фараона Пэпи II). „Я есмь Единый. Бытие мое — бытие всех богов в вечности“ (Кн. Мертв., VII, 4). „Захочет он (воскресший), чтобы вы, боги, умерли, — умрете; захочет, чтобы живы были, — будете живы“. Боги „приходят к тебе и падают ниц, дабы лобзать прах у ног твоих“ (Пирам. надп.).

Что это, кощунство? Да, если не помнить, что воскресший человек есть „Озирис“, и не знать, Чья он тень. Но если это знать, то уже не кощунственно, а благоговейно то, что говорит, вместе с воскресшим человеком, Озирис, тень — о теле своем: „Он есть — я есмь? я есмь — Он есть“. И еще яснее, в лейденском, позднем, эллино-египетском папирусе:. Ибо Ты еси Я, и Я есмь Ты».

Нет, не кощунство, а слава Господня — то, что все боги, как тени, падают к ногам Тела своего, умирают, как тень, в лучах Солнца Единого.

«Бог стал в сонме богов, среди богов произвел суд… Я сказал: вы — боги, и сыны Всевышнего — все вы; но вы умрете» (Псал. LXXXI, 1–6). «Захочет Он, — и умрете; захочет, — и живы будете», — как бы вторит Египет Израилю.

XXXVI

Вторит сердцем, но умом не разумеет.

В стенных изваяниях пирамид иероглиф, изображающий змею, почти всегда разрубается на части, чтобы, в воскресении мертвых, ожившая змея не ужалила покойника. В гроб кладутся зеркала, дощечки для румян, куклы, игральные кости и книги сказок, чтобы на том свете покойник мог поиграть и почитать от скуки.

Бог скучает, играет в куклы, смотрится в зеркало, румянится, боится змеиного жала; по таким противоречиям, диким и детским, видно, что Египет не соединяет, а смешивает человека с Богом, этот мир — с тем.

XXXVII

Вообще египтяне только дикари и дети, по сравнению с нами, «взрослыми», «просвещенными». Это так очевидно, что много говорить об этом не стоит. Но вот что удивительно: эти дикари и дети знают о христианстве, за три тысячи лет до Христа, больше нашего.

Определить с точностью меру этого знания мы не умеем не только потому, что оно слишком смутно, бессознательно — «многое можно знать бессознательно» (Достоевский), — но и потому, что самый способ египетского мышления чересчур отличен от нашего: сила нашей мысли — в уме, а египетской — в сердце; недаром для «сердца» и «ума» у них одно слово: «сердце».

XXXVIII

Как дикари и дети, смешивают тот мир с этим? Да, смешивают, но не совсем.