Тайна «Утеса»

Мои мыслительные способности постепенно восстанавливались. Я вспомнил, что сегодня — суббота, — день отъезда Стеллы в Бристоль, день, когда мы должны будем покинуть «Утес».

— Что с ней, Лиззи?

— Говорю вам, ей нехорошо.

— Но в чем дело? — резко спросил я. Меня охватил страх.

— Велела сказать, что у нее просто голова болит и ей придется полежать, а вы чтобы сказали джентльменам, что ей очень неловко, но ко вчерашнему вечеру это отношения не имеет.

Да! Сомневаться не приходилось — это слова Памелы, и никого другого. Я засмеялся от радости. Лиззи многозначительно добавила:

— Так она говорит.

— А у Элизабет, я вижу, свои соображения. Это была наша детская уловка — называть Лиззи Элизабет, когда требовалось ее задобрить. Но на сей раз растопить ее сердце не удалось. Встревоженная, с укором глядя на меня, она потребовала отчета.

— Чем вы занимались вчера в детской?

— Господи милостивый! Неужели мы за собой не убрали? — простонал я.

— Небось столы вертели, — продолжала Лиззи. — Разве это христианам пристало? Да от такой гнусности все дьяволы из ада повылазят. Я знаю, как священник смотрит на такие дела! Что же он подумает обо мне, когда узнает, что я осталась жить в этом доме, где люди занимаются колдовством да якшаются с привидениями.

— Клянусь честью, Лиззи, что никаких дьяволов здесь и близко не было, — заверил я ее.

— Все равно, что-то вы видели, иначе с чего бы это у мисс Памелы глаза, как плошки, да еще и провалились совсем? Нет, мистер Родерик, я сразу учуяла что-то недоброе, так оно и оказалось. Я этого не потерплю. Вот вам мой ультиматум, — выпалила она.

— И что же вы хотите сказать, Лиззи?

— Хочу сказать, что я… что я… — Она повернулась ко мне спиной и без всякой нужды дернула занавеску. — Мистер Родди, — проговорила она глухо, — вам должно быть стыдно.

— Не исключено, что я и впрямь стыжусь.

Она повернула ко мне нахмуренное лицо, расстроенное и встревоженное.

— Позвали бы вы отца Энсона.

— Об этом и речи быть не может, Лиззи.

— А он согласен.

— Зато я — нет. Послушайте, Лиззи, — начал увещевать ее я, — вы зря беспокоитесь. Мы задумали большие перемены. Не будь вы такой неисправимой старой сплетницей, я бы вам кое-что рассказал. Но вы и так скоро все узнаете.

Она ушла, с сомнением покачав головой.

Утро начало хмуриться. Никто еще не вставал. Я подошел к Чарли, наводившему последний лоск на изгородь у края обрыва. Он стал объяснять мне, что хочет посадить вдоль нее красивый кустарник, лучше терновник. Я не люблю терновник и сказал, что предпочитаю дрок, но тут же вспомнил, что никакой изгороди больше не требуется.

— Бросьте это дело, — сказал я Чарли, — пойдите лучше помогите Лиззи.

Чарли был удивлен и озадачен, но послушался.

На севере, над вересковым полем, в небе вспыхивали отблески света — это плыли в воздушном море сияющие острова Тир-на-ног — острова Блаженства. В здешних местах только в середине лета да в зимнюю тьму можно наблюдать одну и ту же картину, а так и два дня подряд пейзаж не бывает одинаков бесконечно меняются и небо, и море, и суша, все зависит от погоды, от времени года, от часа, ветра и приливов. Эта беспрерывно, с утра до ночи, меняющаяся красота природы волнует и трогает. Я подумал, что скорее соглашусь жить в заброшенной среди вересковых пустошей хижине пастуха, чем видеть вокруг себя городские стены.

Стая чаек, наперегонки с ветром летевшая с моря, вдруг свернула в сторону и с пронзительными криками устремилась вниз, к подножию утеса. Слушая, как они оглушительно бранятся, я вспомнил рассказ Стеллы о чайках на восходе солнца: «Волшебное зрелище!» — сказала она тогда.

Каково будет Стелле в стерильно чистой спальне заведения мисс Холлоуэй? Каково будет ей оказаться в окружении унылых невзрачных женщин, под неусыпным оком своей бывшей гувернантки? Не покажется ли ей, что она в тюрьме, покинутая друзьями?

А почему бы не напомнить ей сразу, что друзья у нее есть? Как называлась та цветочная лавка в Бристоле, где мы заказывали розы для Уэнди? Ведь если Стелле пришлют цветы, причем неизвестно от кого, вряд ли это причинит ей неприятности. Она, конечно, догадается, но не сможет написать нам. И все же это утешит ее, не даст впасть в отчаяние. А вдруг, наоборот, нарушит с трудом обретенный покой? Неизвестно, как лучше поступить.

Войдя снова в дом, я позвонил доктору Скотту. Его хозяйка, которой я уже, наверно, надоел, ответила, что доктора опять нет. Но, если звонит мистер Фицджералд, то велено передать, что его другу лучше и после обеда он уезжает.

А на что, интересно, я рассчитывал? Стелле лучше — это замечательно. Однако дурные предчувствия меня не оставляли. В каком смысле лучше? Более бодрая или более смиренная? По крайней мере, решил я, наверно, Стелла больше не кажется то безумной, то святой, а значит, ей уже не грозит страшный жребий.