Тайна жизни: Как Розалинд Франклин, Джеймс Уотсон и Фрэнсис Крик открыли структуру ДНК

Возможно, лучше всех сложный характер Розалинд понял один из не самых важных персонажей в этой запутанной истории. В 1990 г. физик Мансел Дейвис рассказал о разговоре с ней, состоявшемся в 1952 г., когда он приезжал в Королевский колледж. Он хотел встретиться с Франклин, поскольку занимался ДНК у Уильяма Астбери в Лидсском университете в 1946–1947 гг. Она любезно показала ему свои рентгенограммы, и Дейвис с волнением понял, что в ее руках ключ к решению проблемы ДНК. По его мнению, чего не могли решить Уотсон, Крик или Уилкинс, так это свою «проблему Рози». Начать с того, что подходы Франклин и Уотсона к научному поиску кардинально различались: «Она трезвомыслящая и добросовестная, неизменно профессиональная в работе; он – сплошное озарение, убежден, что все устроится само собой». Дейвис признал: «Рози почти наверняка ошиблась; Уотсон, при всей своей грубости, вполне вероятно дал ей подсказки для открытия структуры ДНК». Однако Дейвис также отметил, что они смогли бы найти общий язык и завязать взаимовыгодный обмен, только если бы Розалинд Франклин была ангелом, и считал несправедливым называть ее трудным человеком: «Эта характеристика возникла, потому что она ориентировалась на собственные научные интересы и предпочитала следовать им без ненужного вмешательства». Чтобы улучшить отношения с Франклин, коллегам требовалось лишь немного понимания{1210}. Увы, никто в Королевском колледже и в Кавендишской лаборатории этого не сделал.

Наконец-то наступила настоящая английская весна, и с каждым днем все больше кембриджских ученых мужей приходили в помещение № 103 взглянуть на модель Уотсона – Крика. Всякий раз Крик с торжеством объяснял структуру и следствия из нее, и это ничего не теряло от того, что повторялось многократно, воодушевление с каждым днем лишь усиливалось{1211}

. Крик был так громогласен, что было слышно выше этажом{1212}. В числе посетителей оказался физик-экспериментатор Джордж Сирл, работавший в Кавендишской лаборатории еще с Джозефом Томсоном в 1890-х гг. Говорят, что после слов Крика о том, что ДНК – основа человеческой наследственности, Сирл, которому на тот момент было 88 лет, заметил: «Теперь понятно, почему мы такое странное племя»{1213}. Скоро уже не только Брэгг не желал больше слушать взрывы смеха и пронзительные выкрики Крика. Донохью и Уотсон, заслышав голос Фрэнсиса, проповедующего очередным визитерам, уходили и не возвращались, пока новообращенных не отпускали и не появлялся шанс возобновить работу

{1214}.

К смятению Крика, 13 марта Уотсон улизнул в Париж, чтобы неделю наслаждаться прекрасной кухней и обществом генетиков Бориса Эфрусси и Гарриет Эфрусси-Тейлор из Пастеровского института, о чем договорился с ними несколько недель назад. Он чувствовал себя измученным и не видел причин отменять долгожданную поездку. Уотсон уже купил билет на самолет – в то время еще новый способ путешествия из Лондона в Париж – и предвкушал, как будет рассказывать чете Эфрусси и их друзьям о двойной спирали{1215}. Крик, недовольный легкомыслием Уотсона, считал, что неделя – слишком долгий перерыв в работе исключительной важности. Позднее Уотсон объяснил свое юношеское стремление поступать наперекор: «Однако призыв стать серьезнее не пришелся мне по вкусу, тем более что Джон [Кендрю] только что показал нам с Фрэнсисом письмо Чаргаффа, в котором мы упоминались. В постскриптуме он просил проинформировать его, что задумали эти клоуны от науки»{1216}

. Казалось бы, невероятно, чтобы человек на пороге объявления о таком потрясающем открытии мог взять отпуск. Возможно, следует понимать буквально слова Уотсона в письме Дельбрюку о том, что ему необходима одна последняя неделя свободы перед тем, как прожектор общего внимания к ДНК высветит каждый его шаг в науке и станет невозможно сосредоточиться на других сторонах жизни{1217}.

Крик с нетерпением ждал возвращения партнера. Теперь настала его очередь взять под контроль приложение их сил: нужно было подготовить материал для публикации{1218}. Впрочем, 19 марта Крик нашел время написать письмо на семи страницах с множеством схем своему двенадцатилетнему сыну Майклу. Может быть, это не первое рукописное описание ДНК, но, пожалуй, самое милое: