Тайна жрецов майя

— О человечнейший и всемилостивейший господин наш… Люди Толлана преподнесли сегодня Храму Тескатлипока древнее подношение, и жрецы приняли его с великой радостью и ликованием… Достойно ли это всемогущих богов? — спросил Папанцин в надежде услышать ответ Кетсалькоатля и узнать, понял ли тот значение сказанного.

Но Кетсалькоатль ничего не ответил придворному осведомителю. Последние дни он со страхом ждал этих слов и вот сейчас, услышав, воспринял случившееся с удивительным спокойствием и безразличием. «Может быть, лихорадка мешает его разуму понять мои слова?» — подумал Папанцин, не рассчитывавший, что его сообщение будет так спокойно воспринято. Он просто боялся рассказать Кетсалькоатлю, как жрецы распяли на жертвенном камне у подножья пирамиды Храма Тескатлипока кем-то приведенного туда раба, как они вырвали из его рассеченной жертвенным ножом груди трепещущее сердце и, обливаясь кровью жертвы, обмазывали ею свои волосы и страшные лица под дикий, восторженный вой толпы. Кетсалькоатль не мог не услышать его в своем дворце! Правда, Папанцин решил умолчать о том, как толпа вместе с жрецами бросилась разрывать жертву на куски и с жадностью койотов пожирала тело принесенного в жертву человека…

— Боги молчат, — чуть слышно прошептал Кетсалькоатль, прервав размышления Папанцина. — Я не услышал голоса их гнева; я слышал лишь вой койотов… О великие и справедливые боги!..

Он лежал неподвижно в огромной черной постели. Его длинное некрасивое бледное лицо с густой бородой, благодаря ей внешность Кетсалькоатля казалась столь необычной среди безбородых тольтеков и других народов, с которыми им доводилось сталкиваться, четко выделялось белым пятном на темном покрывале. Лицо было мертвенно-бледным, и только глаза, такие же смолянисто-черные и продолговатые, как и у людей его народа, горели то ли яростным, то ли безумным блеском,

— О человечнейший и милостивейший господин наш! — Папанцин заговорил громче и чуть-чуть торжественнее. — Позволь недостойному рабу вернуть тебе силу и здоровье. Голод сводит людей с ума, они стали подобны диким зверям. Только ты, наш великий бог и покровитель Толлана, вернешь им правду, скажешь, куда идти, чем насытить опустошенную плоть, как усмирить взбесившийся разум. Прикажи, и я позову мою младшую дочь, мою Шочитль. Она изготовила для тебя спасительное снадобье. Боги обучили ее искусству варить эту целительную влагу, дарующую жизнь. Она здесь, за твоим порогом и молит твоего позволения вернуть силы и здоровье великому Кетсалькоатлю. Прикажи, о великий, и она войдет…

— Шочитль… — пробормотал Кетсалькоатль, — Цветок… Он похож на бабочку, красавицу бабочку… Она порхает среди цветов и пьет их нектар… Среди цветущих полей… О жестокое Солнце!.. Цветок не должен увянуть, он не смеет умереть…

Кетсалькоатль бредил; безумные от лихорадки глаза неподвижно глядели вверх. Папанцин нерешительно взглянул туда же, на потолок, словно надеясь увидеть там ответ на свои слова, потом тихо встал и скрылся за занавесью. Через мгновение он вернулся в опочивальню, ведя за руку высокую стройную девушку. Движением головы он показал ей на белое пятно, голову больного Кетсалькоатля, и удалился. Бесшумно ступая босыми ногами по мягкому ковру, девушка нерешительно подошла к ложу. Затем она опустилась на ковер, осторожно приподняла пылающую голову и поднесла к пересохшим губам узкое горлышко изящного кувшина.

— Пей, о Великий! — тихо пропел ее мелодичный голос. — Пей…

Кетсалькоатль судорожно глотнул ароматную жидкость, потом еще и еще. Он пил жадно, не отрываясь от сосуда; нежная, заботливая рука поддерживала его голову…

В плену у Цветка

Кетсалькоатль с трудом открыл глаза. Он хотел приподняться, но голова оказалась такой тяжелой, что он не смог оторвать ее от пушистого покрывала. Кетсалькоатль с удивлением заметил, что в комнате светло — значит, полдень давно миновал. Выходит, он спал долго, ибо заснул, вернее — забылся, ночью, когда Папанцин закончил свой рассказ о том, чего он так боялся.

Горло сжала судорога; сразу захотелось пить. Кетсалькоатль медленно повернулся на бок, и взгляд его уперся в пару огромных неподвижных глаз: две продолговатые миндалины, обрамленные густым веером мохнатых ресниц, смотрели на него с любопытством и настороженностью. Глаза находились так близко — длинные мохнатые ресницы почти касались его лица — и казались столь невероятно прекрасными, что Кетсалькоатль решил, будто он еще не проснулся, и закрыл глаза. Минуту спустя он открыл их снова; глаза-миндалины теперь находились немного дальше, а над ними появились тонкие прямые стрелы бровей. Он заметил, что они медленно удаляются от него… Появился тонкий нос с горбинкой, яркие сочные губы, синева черных гладких волос, изящная шея, украшенная двойной цепочкой крупных изумрудов, маленькие уши с непомерно большими серьгами из яшмы в прозрачных крохотных мочках…