Тайная одержимость

На самом деле Ликерии в некотором смысле повезло. Не каждый отказник попадает в воспитательное учреждение на содержание государства. Зачастую они остаются в больницах, испытывая эмоциональный голод и дефицит внимания, даже такого редкого как в приютах, по причине нехватки этих самых приютов. А вот Ликерия попала и прожила в детском доме вплоть до своего совершеннолетия, и это повлияло на ее характер: именно там тяга к одиночеству стала ее лучшим другом, а в изображении фальшивых улыбок и сокрытии того, что творилось на душе, Ликерия превратилась в профи.

Только на этот раз милая улыбка не оказала нужного действа, и Ликерия не смогла ничего разузнать о своей предполагаемой матери. Директриса детского дома, в котором она выросла, и в который отправилась, отпросившись у Зойла, предварительно его обманув, информацию сообщать отказалась, что выглядело очень странно.

– Мы не имеем права разглашать конфиденциальные данные. Прости, Ликерия. – Однако сожалеющей совсем не выглядела. Напротив, разговаривала с ней так, словно Ликерия была чужой – посторонней, вражеской незнакомкой.

Дело в том, что отказники от сирот отличались тем, что родители первых были официально известны, из этого не делалось тайны. На самом деле, захоти Ликерия, давно могла бы выяснить всю интересующую ее информацию. Но она не хотела, не была готова. И вот тогда, когда она созрела, ей заявляют какую-то чушь.

Конфиденциальные? С каких это пор?

Ликерия была в замешательстве, и в первую очередь от того, с каким отчуждением с ней разговаривали. А как же обращение «Лика»? Ведь именно так в недалеком прошлом ее всегда называла директриса.

Однако ответов так и не добилась, ей все повторяли, что не имеют права. По мнению Ликерии, единственное, на что они не имели права, так это скрывать интересующие ее данные, о чем Ликерия директрисе и сообщила. Только результата это не дало.

– Теперь это закрытая информация, и сколько бы ты не пыталась выведать ее, ничего не получится. Поэтому лучше забудь об этом, тебе это не нужно.

Вот так за нее решили, что ей это не нужно.

Диалог оказался изматывающим и произошел неделями ранее, как раз тогда, когда она нашла избитого Зойла. Именно из Сальска она возвращалась – разбитая, подавленная, разочарованная, когда увидела обездвиженное тело. После стольких лет добровольного неведения она все-таки нашла в себе силы и смелость на серьезный шаг – заглянуть в глаза собственному страху, разузнать причины и, возможно, предпосылки своей ненужности кровной родне, однако в итоге осталась ни с чем. Столько труда и морально-истязающих уговоров, и что взамен?

Внутренняя пустота.

Ликерия предполагала, что ее родители сами не захотели распространяться личными данными. Да и были ли родители? Скорее только мать-одиночка, не способная прокормить ребенка – в благополучных, крепких семьях детей не бросают. Но почему ей пошли на встречу? Почему согласились сокрыть то, что скрывать не положено? Просто так ничего не делается – истина, которую Ликерии усвоить пришлось. Деньги? Откуда? А может, она вполне обеспечена? Да и вообще, ее ли это пожелание? Быть может, сейчас действительно не разглашают подобного рода информацию?

Ликерия была уверена, что больше не сунется в это дело, больше не будет такой сумасбродной, однако прошлым утром предприняла очередную попытку стать ближе к биологической родне: Ликерия позвонила в больницу, в которой родилась, чтобы, подняв архивы более чем двадцатипятилетней давности, выяснить личность матери.

Ликерию снова постигло фиаско, эмоциональный порыв себя не оправдал. Непродолжительное общение с женщиной-регистратором завершилось тем же, чем закончилась встреча с бессменной директрисой – ничем не завершилось. Внимательно выслушав Ликерию и поинтересовавшись ее полными данными, женщина вежливо попросила подождать, пока не соединит ее с нужным человеком. А спустя некоторое время не менее вежливо, но уже с заметным холодком, сообщила, что человека, в чьей компетенции ей помочь, на месте нет, но, если бы и был, оказать содействия не смог бы, поскольку они, медицинский персонал, не могут разглашать конфиденциальную информацию. Даже ей, отказнику, обладающему всеми законными правами на ее получение.

Немало сил и времени были потрачены Ликерией на отстаивание этих самых прав, поскольку подобные невнятные отговорки, призванные отделаться от нее, походили на вздор и лицемерие. Но, как и следовало ожидать, делу ее вдохновенные речи не помогли: перед Ликерией сухо извинились и положили трубку – еще с минуту она стояла, слушала короткие гудки.

Звонить повторно смысла нет, она уверена: нового, при всем желании, не услышит. Ликерия подозревала, что даже прибудь она в больницу лично, кроме пререканий с рядовой регистраторшей ничего не добьется, а к кому повесомей и на порог не пустят. Но причину происходящих странностей знать хотела. Почему все утаивают доступные когда-то сведения? Почему не желают помогать? Ей и без того тяжело окунаться в невеселое, «темное» прошлое, а эти препятствия, непрерывно возникающие, оптимизма не прибавляют.