Тайная помолвка

– Нет-нет, Рауль! Обещай мне бросить любовные похождения, которые могут погубить тебя. Старайся, напротив, примириться с женой и привлечь ее к себе, невзирая на неудовлетворенную любовь, ища спокойствия в честной мирной жизни и в исполнении своего долга. Затем навещай меня как можно чаще. Видеть тебя теперь – мое единственное счастье, и я чувствую, что недолго буду им пользоваться. Твой отец зовет меня к себе, силы мои слабеют с каждым днем, и я знаю, что дни мои сочтены.

– Матушка, не говорите о разлуке. Что станется со мной, одиноким, покинутым, никем не любимым, – воскликнул вне себя Рауль. – Нет, нет, ты не можешь, ты не должна умирать, а я не в силах перенести потери всего разом.

Испуганная отчаянием сына, княгиня откинулась, бледная, на подушки, а Рауль бросился к ней:

– Тебе худо?

– Нет, дитя мое, но горе твое при мысли о разлуке сильно взволновало меня. Если бы от меня зависело, разве я покинула бы тебя? Успокойся, дитя мое, мы должны покориться воле Создателя. Впрочем, смерть не есть разлука навеки; душа, отделившись от тела, начинает жить иной жизнью, и моя любовь переживет мое бренное тело. Я буду с тобой, буду видеть тебя, и, может быть, ты будешь это знать и чувствовать.

Рауль слушал молча. Он снова сел на табурет и спрятал голову в колени матери. При последних словах он выпрямился и горько сказал:

– Чтобы утешить меня, ты хочешь заставить меня верить невозможному. Никогда никто из отошедших не возвращался на землю, чтобы словом ласки смягчить скорбь покинутых или дать им добрый совет.

Княгиня выпрямилась, и выражение торжественной важности озарило ее лицо.

– Я непоколебимо уверена в том, что тебе сказала. Теперь настал момент сообщить тебе о случае, доказавшем мне, что наши дорогие отошедшие находятся близ нас и могут иногда входить с нами в контакт.

Помолчав с минуту, она продолжала:

– Ты знаешь, как я любила твоего отца. Его смерть едва не свела меня с ума. В отчаянии я отреклась от жизни и света, забыла тебя в моей эгоистической скорби. Я проводила целые дни в молельне, обтянутой черным сукном. Там, сидя в кресле, я не сводила глаз с портрета твоего отца, на котором он снят во весь рост. Так сидела я однажды вечером. Висячая лампа освещала молельню. Я более чем когда-либо чувствовала себя одинокой, несчастной, слезы душили меня, и я закрыла лицо руками. Глухой, но ясный треск заставил меня вздрогнуть и поднять голову. Я с удивлением заметила, что беловатое блестящее облачко расстилается перед портретом. Минуту спустя оно рассеялось и твой отец, словно выйдя из рамы, приблизился ко мне. Я оцепенела и не могла шевельнуться. Но глаза мои не обманывали меня: то был живой Амедей. Его прекрасные оживленные глаза с любовью и грустью смотрели на меня. Протянув ко мне руки и наклонясь ко мне, он сказал: «Дорогая Одилия, смерть есть лишь переход от одной жизни к другой. Тело разрушено, но любовь не умирает, как не умирает и душа. Я близ тебя, и твои слезы, твое непомерное отчаяние заставляют меня страдать. Я оставил тебе Рауля, посвяти ему себя, живи для него, и ты воскреснешь, если не для счастья, то для святого исполнения долга матери!»

Дрожа от счастья, я ловила каждый звук милого голоса, которого не слышала уже несколько месяцев. Но вдруг видение стало бледнеть, расплываться и как бы исчезло в раме. Вскочив, как безумная, я с криком отчаяния бросилась к твоему отцу, чтобы удержать его, но мои руки уперлись в полотно. В отчаянии я еле дотащилась до аналоя и упала перед ним на колени. Но каково было мое удивление, когда у подножия креста я увидела раскрытый листок бумаги, в котором почерком твоего отца были написаны те самые слова, которые он только что произнес. Я не могла сомневаться в том, что милосердие Божье приподняло меня над завесой, скрывающей от нас невидимый мир, и слышала одно из тех живых существ, которых не может видеть наше грубое зрение. Я пала ниц и благодарила Бога. Никогда никому я не говорила об этом случае. Мне казалось, что сомнение, недоверчивая улыбка осквернят эту тайну. А теперь я покажу тебе эту записку, которую ношу уже девятнадцать лет.

Княгиня вынула медальон, висевший на золотой цепочке и спрятанный на груди, и достала из него сложенную бумажку, пожелтевшую от времени, на которой карандашом были написаны приведенные выше слова. Рауль с благоговением рассматривал записку.

– Я верю тебе, матушка, – сказал он, целуя руку матери, – и постараюсь найти в этом убеждении некоторое утешение в скорби, которая меня ожидает. Согласно твоему желанию, я готов верить в невиновность Валерии и искать сближения с ней. Я прощаю ей оскорбление, которое она нанесла моей любви, произнося ложную клятву у алтаря.

Князь вернулся домой, самым искренним образом расположенный к примирению. Но зло, раз допущенное, трудно исправить.