Тайная помолвка

Выздоровление Валерии шло медленно. Ее душевное состояние задерживало выздоровление, и полная апатия сменилась частым лихорадочным возбуждением. Антуанетта была единственным существом, которое она к себе допускала. Отца и брата она запретила к себе пускать. И графиня боялась, чтобы это нервное потрясение не было слишком сильным для нежной натуры Валерии и не оказало на нее пагубных последствий. Однажды утром, месяц спустя после отъезда Рауля, обе они сидели в будуаре княгини. Доктор только что ушел и, по-видимому, остался доволен состоянием больной, разрешив ей выехать в экипаже подышать воздухом. Лежа в длинном кресле и устремив взгляд в пространство, Валерия о чем-то напряженно думала. Антуанетта, следившая за ней, первая нарушила молчание.

– Фея, я давно хочу поговорить с тобой серьезно. Порой я не узнаю тебя, а между тем теперь, когда ты начинаешь выезжать, надо же положить конец странностям, которые могут вызвать удивление в людях. Скажи мне откровенно, отчего ты не хочешь видеть ни отца, ни Рудольфа?

– Потому что оба они поверили моей виновности, – раздраженно сказала Валерия. – Они сочли меня способной на такую низость! Отец мой, всегда такой добрый, забылся до того, что бросился на меня с таким бешенством, что Рауль должен был меня защищать. А между тем что же, как не их беспутство да мотовство, заставили меня поплатиться таким счастьем тогда, теперь – моей честью. Они толкнули меня в объятия Самуила, чтобы спасти свое имя, а затем в объятия князя, в угоду родовому тщеславию. Отец дал мне выбор: мой разрыв с Самуилом или самоубийство, забывая о том, что душой человека нельзя распоряжаться по минутному капризу. Ах, – продолжала она, сжимая руками свою голову, – я сама не узнаю себя, и порой мне кажется, что я теряю рассудок, когда думаю о непостижимом сходстве Амедея с Самуилом. Антуанетта! Ты одна веришь моей невиновности, и я действительно невиновна. Но, быть может, Бог, чтобы наказать меня за то, что я любила человека, который принадлежит к народу, распявшему Христа, дал моему единственному сыну черты отверженной расы. И за эту любовь он подверг меня презрению людей, которые будут теперь показывать на меня пальцами.

– Нет, нет! Ты преувеличиваешь, – перебила ее графиня со слезами на глазах. – Никто не может презирать тебя или подозревать в том, что произошло между тобой и Раулем.

– У меня нет этой иллюзии, и я знаю, что люди очень проницательны в раскапывании причин скандальных дел, а тут факты бросаются в глаза. Разве муж оставляет свою больную жену, если его к тому не побуждает желание бежать от нее? Нет, нет, Антуанетта, я не могу и не хочу встречаться с людьми, каждый взгляд которых казался бы мне осуждением. Теперь, когда я оправилась, я приведу в исполнение давно принятое мною решение. Я уеду из Пешта в Фельзенгоф, который принадлежит мне, и поселюсь там.

– Ты хочешь одна провести зиму в этом старом гнезде, скрытом в горах? Это невозможно, Валерия, в этом замке долго никто не жил.

– Ты ошибаешься. Я велела его поправить, и теперь он в прекрасном состоянии, а местоположение его чудесное. Уединение и тишина среди природы возвратят мне душевное спокойствие. Чтение, работа, рисование и музыка наполнят мое время. Не отговаривай меня, мое решение непоколебимо. Только не откажи мне в моей просьбе – оставь у себя Амедея!

– Ты хочешь разлучиться с ребенком? – проговорила Антуанетта, бледнея.

– Да, я не могу оставить его при себе. Каждая черта его лица служит мне как бы укором в вине, которой я не совершала, а порой присутствие его для меня невыносимо. К тому же мной овладело страшное сомнение, и я спрашиваю себя: мой ли это ребенок. Я не имею никаких доказательств, но во мне есть инстинктивное убеждение, что это позорящее меня сходство скрывает какую-то тайну. Ты добрая, Антуанетта, я знаю, ты будешь заботиться о ребенке, как о своем собственном, и заменишь ему мать.

Все убеждения графини были напрасны, и в один прекрасный день Валерия незаметным образом уехала из столицы, а маленький князь переехал к тетке. Великолепный дом Рауля, закрыв свои гостеприимные двери, предоставил посещавшим его знакомым полную свободу удивляться причинам этого неожиданного случая.

Накануне своего отъезда княгиня имела душевную беседу с отцом фон-Роте и открыла ему свою душу. Прощаясь с нею, духовник благословил молодую женщину со слезами на глазах и прибавил:

– Склонись с покорностью, дочь моя, и неси с верой и смирением тягостное испытание. Я верю твоей чистоте и не нахожу объяснения сходству твоего ребенка с молодым евреем, но Бог не оставляет без помощи и озаряет светом то, что темно для нас.

II