Тайная река

Когда Торнхилл в Сиднейской бухте налегал на весла, он вполне мог вообразить, будто идет по Темзе, но Сэл ни на секунду не забывала о различиях между тем и этим местом. Каждый раз, когда здесь шел дождь, она поражалась тем, как не похож он на мелкую морось, которая окутывала все мягким туманом, – здесь сверкали молнии, грохотали громы, а струи воды лупили с небес с такой силой, что пробивали дырки в земле. «Боже мой, Уилл, – говорила она, – ты когда-нибудь такое видывал?» И во вспышках молний он видел ее полные удивления глаза, как будто она наблюдала за каким-то особо сложным цирковым номером.

Их хижина кишела невиданными созданиями – лысыми ящерицами с немигающими глазами, здоровенными черными мухами, муравьями, которые за ночь могли растащить кусок сахара, москитами, жалившими даже через одежду, жучками вроде клопов, которые зарывались под кожу и раздувались, напившись человеческой крови. От соседей Сэл узнала, как с ними бороться: чтобы муравьи не лезли, надо ножки стола ставить в миски с водой, а от мух помогали листья с резким запахом, подвешенные в дверном проеме. Чтобы у детей не заводились вши, она их коротко стригла. Ножниц у нее не было, и она срезала им пряди ножом. Уши Уилли торчали из кустиков жестких волос, а шейка Дика, лишенная детских кудряшек, казалась хрупкой, как прутик.

В особенности Сэл донимали деревья. Она вслух осведомлялась у них: неужто они не знают, что им следует быть зелеными, как настоящие деревья, а не серо-зелеными, бледными, отчего они кажутся полудохлыми? И по форме они были неправильными, не похожими ни на дуб, ни на вяз, а какими-то тощими и замученными, с пучками листьев на концах голых тонких веток, вместо тени они давали какой-то совсем не укрывавший от солнца и постоянно колеблющийся намек на тень. А вместо того, чтобы сбрасывать листья, они сбрасывали кору, и она грязными лохмотьями свисала с ветвей. Повсюду вокруг поселения, куда ни глянь, была эта серо-зеленая поросль, глаз хотел бы углядеть в ней какую-то упорядоченность, логику, и не находил. Это выматывало: вроде как все разное, но в то же время одинаковое.

Когда наступило жаркое время года – и надо же, на Рождество! – жара была такая, подобной которой они никогда не ведали. В измученном небе солнце висело весь бесконечный день и заливало все безжалостными яркими лучами, а потом просто скатывалось за горы на западе. Сумерек, летних вечеров здесь просто не было – сразу наступала кромешная тьма.

Все, что имелось у них когда-то в Лондоне, было заложено, или продано, или украдено во время путешествия. Его старая кожаная шляпа, голубая шаль, которую Сэл подарил отец, – это тоже куда-то пропало. Но была одна вещица, которую она привезла с собой и которая была ей дороже всего остального из-за того, что она ей напоминала, – кусочек глиняной черепицы, который она нашла на песке у причала Маринованной Селедки в утро отъезда из Лондона. Этот кусочек черепицы был обточен водой, но по краю еще виднелся выступ, а еще там было отверстие, через которое она крепилась к рейке. Отверстие было не идеально круглым, внутри были заметны бороздки, оставленные прутом, на который нанизывали еще не обожженную глину.

«Придет время – уже скоро, – когда я отвезу ее назад к причалу Маринованной Селедки, туда, откуда она родом», – говорила Сэл, поглаживая большим пальцем черепицу, пробуя ее шелковистость. Это было словно обещание, ведь Лондон был там, где всегда, на другом конце света, и когда-нибудь она тоже туда вернется.

Для всех винная лавка была не более чем лавкой Торнхиллов, но она дала ей имя «Маринованная Селедка» – просто ради удовольствия произносить эти слова.

Торнхилл заметил, что Сэл ходит только по нескольким ближним грязным и пыльным улицам. Он заверял ее, что даже супруга губернатора совершает прогулки по окрестностям, там, где лес не такой густой, сидит на скале, наблюдая за закатом, и что ей стоит пройтись с ним к маяку на Саут-Хед и полюбоваться тем, как разбиваются о гигантские утесы океанские волны. Пару раз она прошлась до губернаторского сада, опираясь на его руку как настоящая леди, но он знал, что она сделала это только ради него. Поднявшись в горку, она и не посмотрела в сторону леса, а повернулась и принялась рассматривать лежащее внизу поселение.

Больше всего ей нравилось спускаться в бухту. Он видел, как она сидела там на общественной пристани, свесив ноги. Уилли бегал по песку, Дик устроился у нее на коленях, а она смотрела на суда в гавани. Он, бывало, подходил к какому-нибудь кораблю, загружался, гнал баржу к таможне, а она все сидела там, и волосы под вечерним бризом лезли ей в лицо.

Для ставших на якорь кораблей это был всего лишь конец долгого пути, соединявшего это место с тем, которое они покинули. Сэл, глядя на «Орлика» или на «Юпитер», видела себя – как она поднимается на борт, навсегда повернувшись спиной к Сиднейской бухте, и достает из кармана кусочек черепицы, готовая вернуть ее на песок у причала Маринованной Селедки.

• • •