Тайная жизнь Маши Ромашкиной

— Ну, вот так и знала, что когда-нибудь пригодится медаль с гравировкой "лучшему брату". Сегодня же закажу!

— Ага, ага, — ржу над ее шуткой, отпиваю чай и тут же матерюсь от боли.

Черт, кровь из губы опять пошла.

— Так, все, собирайся, поехали к отцу! — строго говорит систер, и я уже не думаю, что это такая уж плохая идея.

Отец смотрит на меня исподлобья, как всегда осуждающе и с разочарованием. Конечно, сын не в отца. Ни светлого ума, ни предрасположенности к медицине, ни семьи в свои тридцать лет. То, что сам себя обеспечиваю в расчет не идет.

Если с мамой все просто и она любит нас с Ленкой такими, как есть, то отец…его любовь нужно заслужить. Чего я делать не собираюсь, потому что, ну, разве детей не должны любить просто потому, что это твои дети?

— Кто тебя так? — загибает он свою докторскую бровь.

— Да так… — уклоняюсь от ответа. — Заштопаешь?

— Надо сделать рентген и КТ. Посиди, сейчас Валентину Федоровну позову.

Отец скрывается за дверью своего кабинета в поисках медсестры. Я смотрю на Ленку и закатываю глаза. Даже странно, что обошлось без нравоучений.

Спустя несколько минут входит объемная женщина в медицинском халате с набором для наложения швов. Я мужественно терплю издевательства, потому что анестезия сразу не действует, и мне видится в этом рука отца. Так и представляю, как он говорит медсестре: пусть ему будет больно.

После неприятной процедуры Валентина Федоровна проводит меня в кабинет рентгенографии без очереди, вызывая шквал недовольства от собравшихся в очередь пациентов.

— Посидишь пару дней дома, — резюмирует отец, рассматривая снимки.

— Что там?

— Жить будешь. Выпишу тебе больничный. Никакого алкоголя, кофе и стрессов. В пятницу придёшь, закрою бюллетень.

— Ок, — киваю я и встаю с места.

— И, Руслан, прекращай вести себя как подросток, стыдно за тебя.

Всё-таки без нравоучений не обошлось.

Ленка остаётся с отцом, очевидно выклянчивает для себя новые шмотки. Конечно, она же девочка, ей не обязательно быть идеальной, иметь работу и вообще… Ее он любит без всяких оговорок. Вызываю такси и засыпаю на полдороге к дому. Уже на подъезде телефон разрывается входящим от мамы. Блин, уже доложил. Мог бы и промолчать из мужской солидарности, знает же как загоняется мать.

— Привет, мам, — бодро начинаю я.

— Русик, что случилось? — так и вижу, как она беспокойно заламывает руки.

— Да все нормально, мам. Так, небольшая стычка. Пару синяков.

— Так, ты лежи дома, никуда не выходи. Все что отец сказал, выполняй. Я завтра привезу тебе продуктов.

— Мам, да не надо, я сам справлюсь…

— Давай без этого, сын. Сказали тебе отдыхать, вот и радуйся.

— Ладно, во сколько тебя завтра ждать?

— Часам к двенадцати. Дам тебе поспать, — смеется она.

— О'кей.

— Целую, сыночек.

— И я тебя.

Падаю в кровать и забываюсь беспокойным сном. Вчерашние события всплывают засвеченной кинолентой, вызывая зуд во всем теле.

— Опять ты? — звучит злое за спиной. — Какого хрена ты за ней таскаешься?!

Поворачиваюсь на звук и вижу белобрысого дружка Мышки. Какой сюрприз. Добрался-таки до ее дома. Игнорирую его, засовываю руки в карманы и иду в сторону дороги. Но его такой исход не устраивает. Белобрысый перекрывает мне дорогу своей тщедушной тушкой, и смотрит на меня с вызовом.

— Она моя. Понял, козел? — тщедушный выпячивает грудь, словно пытается выглядеть больше меня.

— Да похер, — снова пытаюсь его обойти.

— Ты не понял. Ещё раз увижу рядом с ней…

— И что ты мне сделаешь? — даже смешно от такой напыщенной наглости.

— Ты ведь даже меня не помнишь, да? — прищуривается он. — А я как вчера вижу твою рожу перед глазами. Она не досталась тебе тогда, не достанется и сейчас, понял? Она моя, всегда ей была!

Присматриваюсь внимательнее в его лицо, пытаясь понять, узнать, кто же этот тип на самом деле. Но его наглая физиономия ничего мне не говорит. А его слова о том, что Мышка принадлежит ему, лишь выводят из себя.

— Да пошел ты, — выплевываю ему прямо в лицо.

— Да, я пойду. Пойду прямо к ней. В постель. Раздену и оттрахаю так, как ты даже не мечтал!

С гнусной улыбкой на губах урод поворачивается и направляется к подъезду. Волна бешенства сносит меня с места, и я одним точным ударом припечатываю его к двери. Раздается глухой звук удара о металл. Затем я наношу ему пару ударов прямо в наглую рожу, но он быстро приходит в себя и уклоняется, позволяя моему кулаку вонзиться в дверь. Шиплю от боли, но тут же собираюсь и хватаю противника за грудки.

Тот вырывается из моего захвата и отталкивает от себя. Затем наносит удар, ещё один, я спотыкаюсь и валюсь на землю. Крепкий, паршивец, а так и не скажешь. Ну, ничего, ему от меня тоже прилетело, судя по рассеченной брови. Сплевываю кровь и поднимаюсь, растягивая на губах усмешку.

— Сука.

Несусь на него и сбиваю с ног, заваливаясь сверху. Бью его под дых, слышу приятный моему уху стон боли, и бью еще раз по роже. Но каким-то чудом юркий паршивец выворачивается, и я оказываюсь под ним. Его лицо искажено маской бешенства, глаза сверкают безумием. Он наносит удар за ударом, пока я не отключаюсь.