Тайная жизнь разведчиков. В окопах холодной войны

Я достаточно подробно рассказал о нашей с Борисом совместной учебе в быковской школе.

— А как ты догадался, что это Борис? Ты же видел его долю секунды, да еще в такой обстановке, со стрельбой…

— Мы много бегали с ним на лыжах и просто кроссы. Тянули друг друга на трассе — это когда по очереди шли друг за другом. Когда долго ходишь на лыжне или бежишь за кем-либо, то видишь характерные движения человека. Я ходил за ним десятки раз, а это значит — каждый раз тысячи движений совершенно однотипных. Это запоминается…

— И это все?

— Нет. Еще лицо. В суматохе вчерашнего дня я еще не осмыслил знакомые приметы лица.

— Приметы, когда по тебе стреляют? — недоверчиво качал головой Василий Иванович.

— Я «сфотографировал» его лицо, видимо от испуга. Оно и встало передо мной уже ночью, а утром до меня дошло: лицо Борькино. И походка, и фигура его…

— Ну про походку ты уже говорил, а фигура?

— Борис был худой, но жилистый, выносливый. И узкоплечий. Вот и Петр Первый тоже был худой и узкоплечий, резко это было видно.

— Эко хватил! Петр Первый — это всем известно, а тут совсем другое дело. И обстановка, сам понимаешь. Нужно разбираться…

— Когда я бежал, то видел его со спины, обтянутой тонко, курткой. Потом вспомнил, что такого узкоплечего человека мне приходилось встречать.

— Итак, фигура, походка, лицо… Так что — лицо?

— Узкое, темные глаза, сросшиеся брови, правда теперь еще и усы…

— Смотри на фото: лицо узкое? Да. Глаза как глаза, темноватые… Брови? Обычные, хотя и густые. Но, конечно, их не назовешь сросшимися. Верно? Усы? И на фото усы…

— Если все эти черты усилить: лицо удлинить, брови срастить, сделать усы чернее… Это будет ближе к фото Бориса.

— А у тебя его фото имеется?

— Да. На лыжне и в группе со школьными ребятами. Но это дома, в Москве, у родителей…

— Я сейчас свяжу тебя с Москвой, и ты скажешь родителям, чтобы они передали фотографии по твоему описанию нашему человеку в Москве.

— Я могу описать, тем более что мама знает Бориса в лицо, а какие искать фото — скажу ей.

— Хорошо. К утру фото будет у нас.

Звонок родителей не удивил. Удивила просьба, но мое короткое «так надо» поставило все на место, тем более отца не нужно было уговаривать. Утром, часов в десять, Василий Иванович привез фото, с некоторых уже были сделаны крупные снимки Бориса, только его. Но привезли не все. Всего два. «А остальные?» — спросил я у Василия Ивановича.

В пятьдесят третьем году, когда я уже был в училище в Ленинграде, мои родители переехали в Москву. Их довольно частенько навещали мои товарищи по быковской школе. Как я узнал позднее, бывал и Борис — один раз и с кем-то якобы из моих одноклассников. И другие, и Борис просматривали фотографии. Можно было сделать предположение, что Борис почему-то изъял свои фото из моей коллекции. Мои родители дали снимки оперативному сотруднику из другой пачки, в которой были собраны дубли фотографий или очень плохого качества.

А пока, в беседе с Василием Ивановичем, я сказал, что нескольких фотографий с Борисом нет. И он, и я гадали — почему?

Несколько встреч в «Большом доме» на Литейном — штаб-квартире ленинградского КГБ — продолжили беседы о случившемся. Из разговоров я понял, что задержанные, но не Борис, сознались в оказании помощи человеку, которого они не считали шпионом, но который хорошо платил.

Борис Гузкин, мой школьный товарищ, от наших чекистов ускользнул. Говоря языком криминалистов, в его идентификации я принял участие. Себе я задавал вопрос: кто же он, Борис? Мысль, что шпион, как-то не утверждалась в моей голове — его облик доброго парня не вязался с моим представлением о шпионах. Как показала жизнь, лучше бы он попался в сети контрразведчиков уже тогда, в далеком пятьдесят шестом году.

В Большом доме госбезопасности

Именно в это время мне впервые было сделано предложение перейти на работу в органы госбезопасности.

— У тебя есть хватка чекиста, — сказал мне «мой» контрразведчик. — Ты быстро среагировал на обстановку, пытался задержать шпионов, а главное — запомнил столь много примет, что их поиск и арест завершился весьма быстро.

Все сказанное я принимал за чистую монету и лишь с годами работы в органах понял, что небольшое преувеличение заслуг сотрудничающего с тобой человека всегда ему приятно и… полезно для дела, точнее создания атмосферы его заинтересованности в контактах с тобой.

— Но ведь у меня еще не один год учебы? — пытался я не торопиться с решением.

— Тебе до окончания учебы осталось года полтора. Станешь офицером и пойдешь к нам. Мы направим тебя в школу военной контрразведки. Будешь работать с техникой: на кораблях или других местах — выбор за тобой… В общем, поговорим ближе к окончанию училища. Согласен?