Тайная жизнь Сталина

В каждом человеке притаился до времени зверь, но не каждому дано, а главное, не каждый пойдет на то, чтобы вскормить его человечиной. Говорят, до сих пор на террасе его дачи в Кунцеве стоит прислоненное у окна ружье. Коба до глубокой старости любил пострелять из него в обнаглевших ворон. Это все, что осталось от его былого увлечения.

* * *

Кобу арестовывали семь раз. В тюрьмах и ссылках он был шесть раз. Бежал пять раз [404]

. Он так часто убегал, что сам он и его официальные биографы при подсчетах постоянно путались. Это хорошо видно по сохранившимся архивным документам. Столь частые побеги дали основание некоторым современным исследователям подозревать его в связях с полицией. И все же — это домыслы. Не только Коба, все революционеры довольно легко убегали из мест царских ссылок. Из тюрем — редко, а вот система ссыльных поселений была еще не отработана. Не было и концлагерей. Практически не было современных средств связи, дорог, внутренних войск. Все ссыльные, у кого было желание, здоровье и немного денег, довольно легко договаривались с местными жителями, и те их охотно доставляли за две-три тысячи километров до ближайшей железнодорожной станции на собаках, на лодке или на лошадях. Много раз убегал Свердлов, весьма дерзкий и романтичный побег из Сибири совершил Троцкий. Сталин сам со смехом рассказывал, что однажды договорился с ямщиком о том, что тот вывезет его за такую плату — на каждом полустанке он должен был выставить «по пол-аршина» водки, а на каждой станции «по аршину» (то есть рюмки выстраивались в длину). Так что в тот раз Коба бежал на манер загулявшего купчишки или опереточного гусара. Учитывая это, в советское время все местное население Сибири было так или иначе задействовано в охране и надзоре за населением ГУЛАГа. Те, кто нарушал общие требования, сами становились гулаговскими сидельцами.

Возвращаясь к воспоминаниям Мерзлякова, обратим внимание на то, что уже тогда обнаруживается привычка Кобы к ночным застольям и гулянкам, во время которых он не чурался никакой компании, особенно молодежной, а пил, плясал, пел и курил свою любимую трубку. В такие моменты Оська Корявый был не только по-грузински, но и по-русски простонародно «душевным» человеком. Когда он стал Хозяином, он просто перенес в Кремль привычки и атмосферу крохотной и убогой Курейки. В Кремле все окружавшие его первые лица были много моложе (кроме Калинина) и всегда приходили на «вечерку» без жен. Молотов не раз описывал, как Сталин за столом с удовольствием вспоминал обстоятельства жизни в сибирской ссылке и любил потчевать особо избранных гостей кунцевской дачи сырой строганиной из мороженой рыбы, привезенной прямо из Сибири, нельмой или, возможно, той самой «пеляткой». И его любовь к русской бане оттуда же, из Сибири. Согласно записи в медицинской карте, в 1915 году его поразил сильнейший приступ ревматоидного артрита, так что баня ему помогла. Из Сибири даже кинематографическая интонация его «авторитетного» для окружающих туземцев речения типа: «Румыния снова хорохорится». И рисковая смелость, которой он, без сомнения, обладал, — оттуда же. Тарасев рассказал, что однажды во время ледохода они вдвоем поехали на лодке ставить переметы. Поставив, решили отдохнуть. Когда проснулись, оказалось, что их со всех сторон окружила вода и до лодки, привязанной к дереву, надо добираться через широкую протоку. Сталин не стал паниковать, а, предварительно сняв переметы, дошел вместе с Тарасевым до лодки по горло в ледяной воде. Но безрассудно заходить далеко в тайгу он все же опасался.

В Сибири же он получил и самый главный, ключевой для формирования сталинской психологии народный «урок». В 1935 году накануне очередной и самой страшной волны репрессий Сталин вдруг резко меняет направленность официальной пропаганды. Отныне, заявляет он, «кадры решают все». Он вдруг ощутил «голод в области людей». В своей установочной речи на встрече с выпускниками военных академий 4 мая 1935 года Сталин неожиданно припомнил эпизод из своей сибирской жизни: «Я вспоминаю случай в Сибири, где я был одно время в ссылке. Дело было весной, во время половодья. Человек тридцать ушло на реку ловить лес, унесенный разбушевавшейся громадной рекой. К вечеру вернулись они в деревню, но без одного товарища. На вопрос о том, где же тридцатый, они равнодушно ответили, что тридцатый “остался там”. На мой вопрос: “Как же так, остался?” — они с тем же равнодушием ответили: “Чего ж там еще спрашивать, утонул, стало быть”. И тут же один из них стал торопиться куда-то, заявив, что “надо бы пойти кобылу напоить”. На мой упрек, что они скотину жалеют больше, чем людей, один из них ответил при общем одобрении остальных: “Что ж нам жалеть их, людей-то? Людей мы завсегда сделать можем. А вот кобылу… попробуй-ка сделать кобылу”. Вот вам штрих, — завершил рассказ Сталин, может быть малозначительный, но очень характерный» [405].