Тайнозритель

Уже спустя годы, когда я совершал путешествия по Северу, то довольно часто встречал такие углубления, доверху наполненные черной, нефтяного отлива болотной водой.

Эти путешествия, хотя точнее было бы их назвать хождениями, заслуживают особого рассказа, повествования ли об окрестностях Вологды, Великого Устюга, Мезени, Онеги и Медвежьегорска.

Однажды именно здесь, недалеко от Пертоминска, я впервые увидел всадников, которые ехали по болоту, строго сообразуясь с расставленными вехами.

Всадники Апокалипсиса ехали в полном и сосредоточенном молчании.

Впрочем, мне показалось, что они заметили меня, но никоим образом этого не обнаружили, разве что на их лицах отобразились в высшей степени безразличные усмешки, вызванные искренним непониманием того, как в этой дикой заболоченной местности, именуемой Чижкомох, вообще мог появиться живой человек. Уж не видение ли он, не призрак ли?

Мысленно я ответил им: «Конечно же, нет!»

Другое дело, что мои слова так и остались неуслышанными, потому что всадники не умели различать мысли на расстоянии, почитая всякую мысль за блажь, а расстояние за вымысел.

Вот разве что один из всадников, почему-то одетый в телогрейку с золотыми армейскими пуговицами, узнав, куда я иду, только и повел плечами: «Не ходи туда, там опять раба Божия убили».

Умение различать харизмы злых демонов и добропобедных ангелов даруется каждому по сердечному усердию его.

Она читает: «Сердце мудрых — в доме плача, а сердце глупых — в доме веселия».

Она выходит из машины на пронизывающий ветер и чувствует, что не может дышать. Она дрожит всем телом, задыхается, судорожно открывает рот, а из глаз ее катятся слезы, которые, впрочем, тут же и замерзают на щеках.

Щеки, как известно, могут быть разными — лежащими на плечах, к примеру, венозными и оттого пунцовыми, как хорошо проваренная свекла, впалыми, досконально прочерчивающими линию верхней челюсти, а также нависающими этакими уступами, а еще щеки могут быть абсолютно гладко выбритыми, лоснящимися, источающими приятный аромат дорогих духов, изрядно знающими прикосновение губ, фланели, бархата, хлопкового носового платка или высокого мехового воротника, защищающего от порывов пронизывающего декабрьского ветра.

Ветер гуляет на железнодорожной платформе где-то в районе Голицына.

Шамордино. Никола Ленивец. Орудьево. Спас. Острожье. Сикеотово. Зосимова пустынь. Подмоклово. Акатово городище. Катуар. Краснознаменск. Вознесенское. Кушерека. Калуга-2.

Река символизирует вечность. Потоки, обнаруживающие себя лишь присутствием извивающихся водорослей, приходят ниоткуда и уходят в никуда. Водоросли, как полозы.

Некоторые змеи проплывают мимо и теряются в водоворотах, проваливаются без остатка в бездонные воронки.

Изредка можно видеть и проплывающих мимо рыб, которые смотрят по бокам, потому что глаза расположены у них по бокам.

Он падает на кровать на правый бок, уперевшись взглядом в стену, и лежит так, абсолютно неподвижно, вспоминая все детали происшедшего — взрыв, крики, грохот стрельбы.

Однако со временем события все более и более обретают мифологические черты, а самое страшное и даже дикое забывается, зарубцовывается последующими наслоениями, порой, увы, имеющими к произошедшему самое отдаленное отношение. В подобных случаях всегда предельно важно запоминать детали, а также отчетливо отличать явь от забытья, от полусна.

По стене ползают муравьи.

Откуда они здесь?

Он встает с кровати и выходит из автобуса, захлопывая за собой дверь.

В воздухе еще какое-то время продолжает висеть песчаная пыль, принесенная сквозняком с городища, где горячий ветер трубно гудит в платинового отлива ковыле, стелет его по земле, поднимает с обложенных досками могил высохшие цветы и выцветшие погребальные ленты.

Ритуал печального кортежа всегда соблюдается со строгостью, ведь тут у каждого свое место, свои слова, которые следует произносить снова и снова, когда с фронта привозят гробы с убитыми новобранцами, недавними десятиклассниками.

Десятиклассники курят во дворе школы.

Еще они пьют вино в раздевалке, громко смеются, сплевывают на кафельный пол, матерятся, пытаются неумело обнимать десятиклассниц, рассказывают, как им кажется, смешные анекдоты.

И вот теперь они — мертвые.

Их нет, и чудом уцелевший водитель по фамилии Плиев, который вез их на линию фронта в рейсовом автобусе по объездной Зарской дороге, рассказывает, как они попали в засаду, и их — безоружных пацанов — расстреляли из автоматов.

Плиев прячет глаза, потому что он остался жив, а их уже нет.

Все ждут от него покаяния, и тогда он встает на колени и начинает молиться.

Его хриплый, срывающийся голос едва различим, он слабо дребезжит, что чайная ложка во время размешивания сахара внутри кружки с толстыми, покрытыми растительным орнаментом стенками.

Толстые стенки заглушают звук.

Толстые стены родовых башен сложены из огромных, специально подогнанных друг к другу камней.

На деревянных лавках, сколоченных из свежеструганых досок, сидят те, кто составляет род. Их лиц уже не разобрать, они затерты песком, изъедены солью, увиты диким плющом, проросли шипами сухостоя.