— Я очень удивлен, видя такую трезвость суждений у молодой девушки ваших лет; если бы это не было слишком нескромно, я спросил бы вас: вы знаете, что такое любовь?
— Я отвечу вам: я знаю, что такое страдание.
— Помните ли вы на память что-нибудь из Шекспира?
— Я знаю целые куски из "Гамлета", "Отелло" и "Ромео и Джульетты".
— Вы можете прочесть мне по-английски что-нибудь из "Ромео"?
— А вы понимаете по-английски?
— Прежде чем играть эту трагедию по-французски, я играл ее по-английски.
— Я прочту вам монолог Джульетты, когда монах дает ей снотворное, чтобы она казалась мертвой.
— Я слушаю, — сказал Тальма.
Поначалу я слегка волновалась, но вскоре прекрасные стихи заставили меня обо всем забыть и я не без вдохновения прочитала монолог:
Тальма слушал меня не перебивая. Когда я кончила, он не аплодировал, но протянул мне руку со словами:
— Это просто чудесно, мадемуазель.
Тут как раз вошли Тереза и Баррас.
— Ах, гражданин Баррас, гражданка Тальен, — сказал он, — очень жаль, что вы не пришли чуть раньше.
— А что, урок уже закончен? — спросила Тереза со смехом.
— Да, закончен, — ответил Тальма. — Я получил хороший урок. Жаль, что вы не слышали, как мадемуазель читает стихи: мне не часто доводилось слышать такое прекрасное чтение.
— Как, бедная Ева, — сказала Тереза с улыбкой, — быть может, в тебе пропадает великая трагическая актриса?
— Мадемуазель — трагическая актриса, комическая актриса, поэт — все, для чего потребны возвышенное сердце и любящая душа. Но я сомневаюсь, что ей удастся найти во французском языке те чудесные естественные интонации, которые она нашла в английском.
— Так ты говоришь по-английски? — спросила Тереза.