Таинственный доктор

Нерешительность врага спасла Францию; за эту неделю из Парижа ежедневно отправлялись в действующую армию две тысячи солдат; ты ошибаешься, если полагаешь, будто вербовка волонтеров началась сегодня. Три дня назад Собранию пришлось принять специальный декрет, предписывающий типографщикам, печатающим протоколы заседаний, оставаться на рабочих местах; затем пришлось добавить к типографщикам слесарей: иначе все взялись бы за оружие и некому бы стало его изготовлять. Церкви наши, опустевшие после отмены бесполезного культа, сделались мастерскими, где на благо отечества трудятся тысячи женщин: они шьют палатки и мундиры, снаряжая сыновей для борьбы с врагом. В этих же церквах свершается на глазах народа деяние таинственное и славное. Собрание согласилось с моими предложениями и решило, что медь и свинец, пошедшие некогда на изготовление гробов и надгробий, пойдут ныне на нужды армии.

Жак Мере взглянул на Дантона с изумлением и восторгом.

— И это предложил Собранию ты? — переспросил он.

— Да, — подтвердил Дантон. — Разве в пору, когда живым французам грозит гибель, они не вправе попросить о помощи французов мертвых? Неужели ты думаешь, что, будь те покойники, у которых мы отняли гробы, живы, они не отдали бы по доброй воле это свое последнее достояние для спасения детей и внуков? Что до меня, мне показалось, что, как только мы раскрыли первую гробницу, оттуда раздался голос мертвеца: «Возьмите не только наши гробы, но и наши останки — лишь бы Франция одолела врага!»

Жак Мере поднялся.

— Дантон! — воскликнул он. — Воистину ты великий человек, куда более великий, чем я думал!

— Нет, друг мой, — отвечал Дантон просто, — я всего лишь сын великой Франции. Разве можем мы все сравниться с той матерью, что принесла в Собрание свой золотой крестик, золотой медальон в виде сердечка и серебряный наперсток и привела с собой дочку, девочку лет двенадцати, которая пожертвовала отечеству серебряный колокольчик и монету в пятнадцать су. В тот день я сказал: «Сегодня Франция одержала главную победу! С твоим золотым крестиком, женщина, с твоим медальоном и серебряным наперстком, с колокольчиком и монетой твоей дочки Франция непобедима!» Знаешь, когда мы в самом деле выказали величие духа? В тот день, когда жирондисты, якобинцы и кордельеры забыли свои разногласия и в единодушном порыве вверили оборону отечества единственному человеку, который способен его спасти.

— Ты имеешь в виду Дюмурье?

— Да, Дюмурье. Жирондисты ненавидели его, и не без причины; они помогли ему стать министром, а он прогнал их из министерства; якобинцы не любили его, они слишком хорошо знали, что он человек двуличный и ведет двойную игру, но они знали также, что он любит славу и пойдет на все ради победы.

— А ты? Что сделал для Дюмурье ты?

— Я сделал больше, чем другие. Я послал ему на помощь Фабра д’Эглантина — мою мысль, и Вестермана — мою правую руку, а говоря иначе, — десятое августа во плоти. Все старые военачальники, вроде Люкнера и Келлермана, подчиняются Дюмурье. Он командует Диллоном, своим бывшим командиром. Все силы Франции отданы в его распоряжение.

— И тебя никогда не посещают сомнения, ты вовсе не боишься, что он обманет тебя?

— Боюсь — ты сейчас в этом убедишься — и именно потому рассчитываю на твое содействие. Ты поедешь в Верден, ты поможешь Бореперу наилучшим образом организовать оборону города, если же Верден все-таки будет взят, ты немедленно отправишься в лагерь Дюмурье. Я дам тебе рекомендательные письма к нему; твоя задача — не спускать с него глаз; если он станет честно и открыто действовать на благо Республики, воодушевляй его своим примером и ободряй похвалами, если же он начнет колебаться, если будет проявлять нерешительность и вести себя подозрительно, застрели его и передай командование армией Келлерману. Вот твои полномочия.

— И это все?

— Если мы начнем побеждать, не следует доводить дело до полного разгрома противника. У меня есть все основания полагать, что Фридрих Вильгельм не слишком дорожит коалицией. Нам нужна одна большая битва, одна великая победа, тогда мы сломаем прусскую военную машину и пруссаки уберутся из Франции по доброй воле. Впрочем, я рассчитываю сам прибыть в армию и обязуюсь научить этих господ, как себя вести.

— Берегись, Дантон, если ты пощадишь прусскую армию после всего, что она натворила, люди скажут, что ты подкуплен королем Вильгельмом.

— Ладно! Обо мне говорят и не такое! Но мы, люди действия, начинающие и прекращающие революции, мы подобны тем вождям варварских племен, чьи останки солдаты клали в гроб из золота, затем золотой гроб ставили в свинцовый, а тот — в деревянный. Первый историк, который захочет извлечь наши кости на свет Божий, увидит дубовый гроб, второй обнаружит под дубом свинец, и лишь третий, самый дотошный, найдет гроб из золота. А я буду покоиться именно в нем, Жак.

Жак Мере протянул руку этому удивительному человеку, который во время их беседы так сильно вырос в его глазах.

— Когда же мне следует выехать?