Таинственный Хранитель

– Не стану скрывать, что городок ваш я выбрал для пристального изучение и дальнейшего описания совсем неслучайно, – между тем говорил фон Берг. – С вами, Виктор, мы дистанционно постигали вековые тайны рыцарей-крестоносцев, орденов, не канувших в Лету, но получивших новые стимулы к развитию. Вы меня бесспорно обогатили новыми знаниями. Надеюсь, и я был вам небесполезен. Дух рыцарства, который воскресил Павел Первый, взывает ко мне из глубины веков. Я должен написать книгу о Гатчинском Принце, и моё нынешнее появление в России посвящено сбору материалов.

– А вчерашняя делегация учёных мужей – ваша свита, – сказал Андрей со скрытой насмешкой.

– Нет, это мои коллеги, – без тени иронии ответил профессор. – Но сегодня я приехал один. – Он развёл руками, словно демонстрируя своё одиночество. – Скажите, Андрей, вы можете помочь мне с материалом? Не знакомы ли вам какие-либо легенды, истории, анекдоты и небылицы, связанные с пребыванием в Гатчине Павла Петровича – и в качестве наследника, и в ранге императора? Не склоняют ли имена его ближайших друзей и сподвижников? Не появлялось ли в обозримом прошлом слухов о каких-то необъяснимых вещах, не становились ли вы сами – вот вы, Виктор – свидетелями паранормальных явлений?

Андрей вздрогнул внутренне – вот оно! Начинается. Фон Берг рассматривал их пристально и строго, взглядом зорким, орлиным, выискивал, не пробежит ли тень тревоги по его лицу или по лицу Виктора. «Ага, сейчас… выкажу волнение и выдам себя…Не дождёшься, немчура. Вот вчера бы тебе подсуропиться». Виктор выглядел столь же безмятежным, пожалуй, профессору не помог бы и дистанционный детектор лжи.

– Кроме легенды о призраке Михайловского замка… – монотонно-вежливо заговорил Андрей, – не знаю никаких таинственных преданий.

– Но Михайловский замок – это Санкт-Петербург. А меня интересует Гатчина. Точнее, комплекс музеев.

Тут заговорил Виктор – медленно, подбирая немецкие слова с тщательностью.:

– Увы, герр Фридрих… Прошу прощения, что называю вас ник-неймом, и всё-таки, удивительно: мы живём в разных странах, заочно знакомы на форуме Креста и Розы, и вдруг – встречаемся в реальном мире, благодаря случайности. А вы хотите писать книгу мистических историй? Или доказывать их научную состоятельность? – Он подмигнул Андрею, что не укрылось от зоркого взгляда профессора.

– Хочу писать исторический роман. В строгом смысле, к науке истории он не будет иметь отношения. Это скучная наука, а я люблю мистику, способную обернуться достоверной, самой достоверной реальностью.

– Вы знакомы с подлинной историей здешних мест при Павле? – спросил Андрей, но поправился. – Нет, я, разумеется, знаю, что знакомы. Вопрос только – насколько хорошо?

– Пока не очень, – улыбнулся профессор. – Но я стараюсь, чтобы белых пятен с каждым днём оставалось меньше и меньше.

Не зря говорят, что первое впечатление – самое верное. Вчера, едва перекинувшись с фон Бергом парой-тройкой фраз, Андрей подумал, что заезжий профессор куда более осведомлён, чем хочет показать. Теперь он думал так же; этот Фридрих прощупывает их с Виктором, блефует, подлинной цели своей не называет – и не назовёт.

Сначала его интересует Кутасов (само по себе наводит на размышления), потом паранормалыцина, намёки разного калибра, различных степеней прямоты/изящества – смутные подозрения Андрея укреплялись, костенели, обретали каркас.

Пообедав, они вышли на плац. Солнышко светило неярко, совсем по-осеннему, и профессор, невозмутимый и внешне благодушный, произнёс:

– Узнаю эту погоду. Солнце, на которое можно смотреть, как на любой другой предмет. Представляете? – Я узнал его по рассказам отца. День, когда он вошёл в Гатчину, вернее, въехал в кабине грузовика, запомнился ему такой же погодой, как мне запомнится день сегодняшний. По крайней мере, похожей.

– Осень пришла, – пожал плечами Андрей.

– Тогда тоже была осень. Середина сентября, ещё довольно ранняя осень.

– Сорок первого года, – констатировал Андрей.

– Да, – сказал Фридрих и развёл руками. – Отец не был фашистом, он не убивал людей, не участвовал в боевых действиях. Он служил в штабе. Носил очки, имел очень плохое зрение. Отец восхищался Гатчиной. Он провёл здесь много времени, но он клялся, что не только в России, а вообще – ни в Польше, ни в Литве – за всю войну никого не убил! И я ему верю, это был честнейший и добрейший человек. От него я услышал и про дворец, и про парк, который всё более редел, потому что нужны были дрова, много дров.

– Вы знаете, в каком состоянии был Большой дворец, когда ваш отец и его сослуживцы покинули Гатчину? Он до сих пор не восстановлен до конца.

– Война, увы, штука жестокая, – спокойно ответил профессор. – Отец хотел стать учёным, но был мобилизован и работал в штабе вермахта… Секретарём. Он был канцелярская крыса. Он с таким упоением рассказывал отрывки и истории о той поре своей молодости, о тайнах города, ставшего на два года местом жительства. Говорил, что пытался спасти то, что было возможно спасти.