Читаем Таинственный Леонардо полностью

Послание для всех

23 апреля 1519 года Леонардо пригласил в Кло-Люсе королевского нотариуса Гийома Боро, чтобы продиктовать ему завещание. В этом тексте содержались все детали, касавшиеся похорон и управления его наследством. Художник не оставил ничего на волю случая даже в такой трудный момент.


После нескольких приличествовавших случаю выражений, в которых он вручал свою душу Всевышнему, Богоматери, святому Михаилу и всем святым и ангелам в раю, он отдал подробнейшие распоряжения, касавшиеся его похорон. Его следовало похоронить в Амбуазе, в церкви Сен-Флорантен. Похоронный кортеж должен был возглавить настоятель церкви с викариями и капелланом. Гроб должны были сопровождать шестьдесят бедняков с факелами в руках, и каждому из них следовало заплатить по 70 туринских сольдо. После окончания церемонии должны быть отслужены три большие мессы с диаконом и иподиаконом и тридцать месс позднее, в соответствии с григорианским ритуалом. Каждая церковь, принимающая участие в церемонии, получит по десять фунтов воска в больших свечах. Леонардо не заботился о расходах: он выступил распорядителем даже на собственных похоронах.


Что касается наследников, то Франческо Мельци получал его книги и рукописи, с обязательством завершить большую книгу о живописи, над которой художник работал около тридцати лет. Ему также отходили инструменты, наброски и все рисунки. Он стал истинным наследником трудов да Винчи; к сожалению, он довольно легкомысленно распорядился этим наследием. Салаино, покинувшему его в последние годы жизни, отходила половина миланских виноградников, которыми он и так распоряжался, как своей собственностью.


Художник ничего не упустил. Обстановка замка доставалась дворецкому Батисте, в то время как Матюрина должна была довольствоваться черным платьем на меховой подкладке. Как ни странно, но он не забыл даже сводных братьев: несмотря на боль, которую они ему причинили, доведя дело до суда, он завещал им весь свой вклад при больнице Санта-Мария-Нуова. Целых 400 скудо, плюс накопленные проценты. Это служило знаком примирения с ними после безобразного судебного процесса, связанного с наследием дяди Франческо.


На исходе дней Леонардо проявил великодушие. Теперь он мог спокойно проститься, зная, что ничего не оставил на волю случая.

Тайна останков Леонардо

Перейти на страницу:

Похожие книги

Очерки поэтики и риторики архитектуры
Очерки поэтики и риторики архитектуры

Как архитектору приходит на ум «форма» дома? Из необитаемых физико-математических пространств или из культурной памяти, в которой эта «форма» представлена как опыт жизненных наблюдений? Храм, дворец, отель, правительственное здание, офис, библиотека, музей, театр… Эйдос проектируемого дома – это инвариант того или иного архитектурного жанра, выработанный данной культурой; это традиция, утвердившаяся в данном культурном ареале. По каким признакам мы узнаем эти архитектурные жанры? Существует ли поэтика жилищ, поэтика учебных заведений, поэтика станций метрополитена? Возможна ли вообще поэтика архитектуры? Автор книги – Александр Степанов, кандидат искусствоведения, профессор Института им. И. Е. Репина, доцент факультета свободных искусств и наук СПбГУ.

Александр Викторович Степанов

Скульптура и архитектура
Градостроительная политика в CCCР (1917–1929). От города-сада к ведомственному рабочему поселку
Градостроительная политика в CCCР (1917–1929). От города-сада к ведомственному рабочему поселку

Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.

Марк Григорьевич Меерович

Скульптура и архитектура