Таинство девственности

У нашего пациента во время его более позднего заболевания отношение к деньгам было нарушено в сильной мере и накладывало отпечаток на его несамостоятельность и жизненную дееспособность. Благодаря наследству, полученному от отца и дяди, он стал очень богат, явно придавал большое значение тому, чтобы слыть богатым, и весьма огорчался, когда его в этом отношении недооценивали. Но он знал, сколько он имел, сколько тратил и сколько у него оставалось; трудно было сказать, считать ли его скупым или расточительным. Он вел себя то так, то иначе, но никогда его поведение не указывало на рациональность и последовательность. Судя по некоторым странным чертам, которые я упомяну ниже, можно было бы считать его за ненормального скупца, который в богатстве видит самые большие преимущества своей личности и, в сравнении с денежными интересами, не принимает во внимание какие бы то ни было чувства. Но других он ценил не по богатству и во многих случаях проявлял себя скорее скромным и готовым оказать помощь. Он не умел сознательно распоряжаться деньгами, они имели для него какое-то другое значение. Я уже упомянул, что мне казалось очень подозрительным то, как он утешил себя, потеряв сестру, ставшую в последние свои годы его лучшим товарищем, а именно: теперь ему незачем делить с ней наследство родителей. Еще страннее, может быть, было то спокойствие, с каким он это рассказывал, как будто бы совсем не осознавал бесчувственности, в которой таким образом признавался. Хотя анализ реабилитировал его, показав, что боль за сестру подверглась сдвигу, но тогда стало совсем непонятным то, что в богатстве он хотел найти замену сестре.

В другом случае его поведение казалось загадочным ему самому. После смерти отца оставшееся имущество было разделено между ним и матерью. Мать управляла имуществом и, как он сам признавал, шла навстречу его денежным требованиям щедро и самым безупречным образом. И тем не менее каждое обсуждение денежных вопросов между ними кончалось жесточайшими упреками с его стороны, что она его не любит, что она думает только о том, как бы сэкономить на нем, и что она, вероятно, желала бы лучше всего видеть его мертвым, чтобы полностью распоряжаться деньгами. Мать, плача, уверяла его в своем бескорыстии, он стыдился и совершенно искренне уверял, что вовсе этого и не думает, но был уверен, что при случае повторит эту сцену.

То, что кал задолго до анализа имел для него значение денег, явствует из многих случаев, из которых я сообщу только два. В то время когда его кишечник еще не был захвачен болезнью, он навестил своего бедного кузена в одном большом городе. Когда он ушел, то упрекал себя в том, что не оказал этому родственнику денежной помощи, и непосредственно за этим у него был, по его словам, быть может, самый обильный стул в его жизни. Два года спустя он назначил этому кузену ренту. Другой случай: в восемнадцатилетнем возрасте, во время подготовки к экзамену зрелости, он посетил товарища и обсуждал с ним, что бы лучше предпринять, так как оба боялись провала на экзамене[116]

. Решили подкупить служителя гимназии, и его доля в требуемой сумме была, разумеется, самая большая. По дороге домой он думал о том, что готов дать еще больше, если только он выдержит, если на экзамене с ним ничего не случится, но с ним все-таки случилось другое несчастье (с кишечником) еще раньше, чем он успел дойти до дому[117]

.

Мы готовы услышать, что в своем последующем заболевании он страдал упорными, хотя и колеблющимися по различным поводам, расстройствами кишечника. Когда он начал лечиться у меня, он привык к клизмам, которые делал ему сопровождавший его человек; самостоятельно опорожнения кишечника не бывало месяцами, если не случалось внезапного возбуждения определенного характера, вследствие которого несколько дней устанавливалось правильное действие кишечника. Главная его жалоба состояла в том, что мир окутан для него завесой или что он отделен от мира завесой. Эта завеса разрывалась только в тот момент, когда при вливании опорожнялось содержимое кишечника, и тогда он снова чувствовал себя здоровым и нормальным[118].

Коллега, к которому я направил его для освидетельствования кишечника, был достаточно проницателен и диагностировал функциональное и даже психически обусловленное расстройство и воздержался от серьезных назначений. Впрочем, ни эти назначения, ни предписанная диета не оказали никакого действия. В годы аналитического лечения не было произвольного опорожнения кишечника (не считая указанных внезапных влияний). Больного удалось убедить, что всякая интенсивная обработка упрямого органа еще ухудшила бы его состояние, и он удовлетворился тем, что вызывал действие кишечника один или два раза в неделю посредством вливания или приемом слабительного.