Таинство любви

Славно, что отыскивается-таки в нужный час умение затруднять себя тревогой о других, и до той поры, пока это ещё есть, остаётся в нас настоящее, человеческое. Иначе, стал бы тратить свою вольную жизнь лев, наблюдая за нами из-под навеса фонтана, сотканного раз и навсегда, — из серебристых струй воды.

Мальчишки

Ветер обошёлся с округой, как злой мальчишка: ломал живые ветки, срывая с них кожу коры и тут же бросал за ненадобностью. Тот ветр нельзя было счесть попутным для ласточек, что спешили домой, где с прошлого года ждало нетронутое ветхостью гнездо и люди, которые постарались его сберечь. Укутанное плотной, в несколько сложений паутиной, как прикрытая на зиму дерюгой мебель холодных комнат, гнездо не требовало починки. Так — лишь выгрести засушенных до хрупкости мух и чуть освежить, для удобства и приятности ожидаемой вскоре малышни.

Тут же, у дома, три серые утки, прижавшись боками тесно, неспешно тянули на себя воду озера, бывшем некогда, всего зиму тому назад, обыкновенной придорожной канавой. Проворные, розовые от природы и холода лапы уток, казалось, жили своей жизнью, а сами птицы сплелись гибкими шеями, в изумрудном сиянии жабо, да тешатся молча раздумьями друг дружки.

Почти у порога земляные пчёлы поднимались одна за одной навстречу рассвету, что согревал их помаленьку. Серые с одной стороны, они чудились пузырьками газа, что поднимаются со дна грушёвки, а вострые, колючие даже на взгляд жала добавляли вкусу в то зрелище, ибо лимонад также щиплет нёбо и нос изнутри, да так, что после из глаз текут слёзы.

…Он рассказывает мне о виденном только что, а я, не слушая почти, радуясь самому случаю разговора, невовремя, хотя и к месту, прошу:

— Прикрой там дверь, пожалуй. В сени набилось комарья, рвутся в комнаты.

— А ласточки?

— Так их же ещё нет!

— Ну, — прилетят, а двери закрыты!

— Хорошо. Пускай. Оставь. — без раздумий соглашаюсь я.

Ибо — как иначе? Он редко чего-то требует, а для себя — никогда, обыкновенно наоборот. *И если я вдруг слышу от него: «Чего ты хочешь?», то пугаюсь, ибо понимаю, — если скажу, он сделает ВСЁ… изорвав себе при этом душу и тело. Но мне не надо этого всего, мне надо чтобы он был рядом.

Вскоре ввечеру, ласточки впервые метнулись мимо окон в сенцы, едва не задев крылами стекла, и теперь, выходя из комнат, он первым делом поднимает голову, дабы одарить улыбкой птиц, что хлопочут в углу под потолком возле гнезда.

— Ласточки! — произносит он мягко, нараспев, и тут же, надев на лицо прежнюю, обыкновенную мину суровости, выходит за порог.

…Ветер на днях обошёлся с округой, как злой мальчишка. Хорошо, что не все они, мальчишки, таковы. Не все.

На добрую память

— Да что ж такое! Ну, и когда это закончится!..

— Вы торопитесь?

— Это я так, сгоряча, что ни день, сплошные неприятности.

— Каждый день надо чтить и праздновать.

— Даже так?! Может, пропустить какой?!

— Не стоит ёрничать.

— Напрашивается само! А касаемо праздника…

— Это не обсуждается, ибо — надо иметь чувство, коим мы наполнены или должны быть полны с детства. Ведь именно в его рыхлой, податливой почве корни интереса к жизни и любви ко всему округ.

— Вы блаженный, что ли?

— Если хотели обидеть, то назовите как-то иначе, а это вовсе не оскорбление…

— Ну, для кого как! И относительно детства… Взрослеть надо! Чем раньше, тем лучше!

Растущие дети, как тот кактус на родительском цветке: и сам справный, и корешки уже ножками промеж мамкиных колючек свесил, а всё от неё кормится, соками её питается. И ведь может же оторваться, да не желает, паршивец, оттягивает момент.

— Быть ребёнком — удача, не то старцем, чья почётная участь не для всех.

— Печальная, хотели сказать?

— Вам послышалось. Возможность поведать о том, что познал, поделиться той радостью, — разве не чудо?

— Одно сплошное чудачество! Нешто кто станет слушать?! И не услышат, и не поймут.

— Да… Может и так, но всему своё время53…

— Знаем!

— Ну, коли знаете, чего ж тогда…

— Обождите с этим, давайте, лучше прежнее продолжим, про него.

— Но это всё про одно и тоже!

— Ладно, пускай, коли оно так по-вашему! Да коли жизнь следует праздновать, научите — как. Развлекаться, себя не помня, и по всё время сдвигать кубки?

— Вы не про веселие, а о непотребстве, пожалуй.

— Да, ладно! Вы-то сами, что ли не баловали, не пировали?

— Всяко случалось, слава Богу, но неким часом опомнился, в себя пришёл. Ведь праздник — это что? Чтобы приятное сделать, хорошее, на долгую память. А которое изо всего, на эту самую добрую память? Вспомните?

— А чего тут! К примеру — дар, вещица ценная, банковский билет…

— То — тлен. Я про другое, про дело, и тоже — чтоб хорошее, доброе.

— Да как же у вас всё скучно! То, бывало, про обязательства, теперь вот про добро.

— Врёте.

— Кому, помилуйте?!

— Самому себе и врёте. Скука — обернуться, понять, как оставил позади себя пустоту, где вытоптано всё и сор промеж порубленных в беспамятстве стволов.

— Не пойму я что-то, путаетесь вы: следует либо про лес, либо про людей.

— Про всё надо думать, о каждом.