Таинство любви

Пролистывая назад календарь, дабы отыскать год своего рождения, едва ли не зябнешь на сквозняке, что устраивает мельтешение страниц. Дивишься эдакому чуду, и чувствуешь себя странником, который пробегает, не задерживаясь, мимо памятников великим, по аллеям картинных галерей и коридорам просек, а рассветы с закатами крутятся каруселью в мыльной пене облаков, ранясь об острые края зубцов вечности, о его триб15, покуда в один момент не срываются, не оказываются страшны, недвижимы и бесполезны от того, а оживают лишь в памяти тех, кому, как оказалось, были небезразличны.

И тратят они минуты своей жизни на воспоминания, да не считаясь визитами… Для успокоения совести, для утоления тоски, по-большей части лишь для себя одних, впустую…

Впрочем, — всяк по-своему, но через других им самоё себя жальче. Не от продуманности и осторожности, но от чувств-с. От искреннего расположения. Что бессмысленно и бесполезно по сути видимого бытия, но совершенно необходимо в отношении вечности и выраженного ею совершенства.

То ли люди строят свою судьбу, то ль она сама подводит их под один, видимый ей одной ранжир. Вероятно, есть способ договориться с нею, и уйти в тихую свою обитель, где, наедине с предназначением и под приглядом любимых людей, оказываешься в относительной, до сроку, безопасности. До сроку!.. Не дольше.

Мы подгоняем жизнь желаниями. Гоним её вперёд мимо себя самой. А единственно верное и самое надёжное из причитающегося ей — воля принудить судьбу сдержать порывы, заставить замедлить ход времени, чтобы дать возможность: и оглядеться, и надышаться, и полюбить так, дабы не забылось. Во веки веков.

Последнее оно…

Чугунная плита или под ночи с неплотно прикрытой конфоркой луны. Щелиной месяца скрозь неё пробивается белый огонь. Искры звёзд, что по-большей части тоже белы, небольно обжигают взоры.

— Зачем оно… так!?

— Просто, чтобы было.

Без двойного дна и скрытого смысла, которого часто просто не существует. Не по причине несовершенства, либо несложности устройства, но ибо неопределенно большое количество всего лежит на поверхности бытия, и не замеченное многими втаптывается в хоженую не единожды дорогу. Так случается. С самым ценным и дорогим, без чего все эти самокопания и мудрствования смешны, пусты, не имеют смысла или даже сколь-нибудь основательных причин перевешивать внимание бытующих на свою сторону.

— Ведь на противной им стороне прочее всё!

— Ну и что там может быть…

— Да, что угодно! Тихие утра под ворчание и оханье вяхирей им навстречу, пересуды синиц друг об дружке, дробный стук дятла, будто по столу молотком, из старания осадить беззлобных, но многоречивых сплетниц.

Изумрудная к полудню паутина и мухи, что минуя её отважно, требуют отворить окошко гулким, настойчивым стуком.

— Ага, сейчас! Гуляйте покуда, по осени набьётесь в гости и так, намучаешься выпроваживать вас, сытых, да пьяных….

Весною, когда и мухи ещё внове, уступаешь тропинку едва ли не каждой букашке.

— Ой, гляди-ка, усач! Не наступи, пожалуй, раздавишь…

Ландыши только-только расправляют широкие плечи листьев, приготовляясь к первому кружению комаров на балу.

Сосна тянет к небу розовые липкие пальчики почек, а шмели кружат над нею, шепчут подле уха с нежной заботой: «Только не уколись!»

Мочёное яблоко, случайно отыскавшееся на дне кадушки, что несли промыть да обсушить, дабы отдохнула, надышалась свежего воздуха в ожидании нового урожая, пахнет вчерашним летом, и немного, едва слышно, — тиной, но жаль его не доесть-то, ведь п о с л е д н е е оно…

Доверчивость

Неким тихим, доверчивым вечером, небо дышало, высунув белый от сметаны язычок. То, верно, был месяц, но какое нам нынче дело до забот звездочётов, когда поутру трава глядит на рассвет, сияя прозрачными глазками росы, и радуется ей. По простоте душевной, не из корысти.

А где-то там, в свежей, сладкой от того зелени кроны, ворчит и охает вяхирь. Навстречу утру или просто от того, что хочет поведать про себя округе — маловажно. И хотя то бывало уже не раз, да он всякий — чуть иначе. Не от того, что случилось как-то по-другому, но ты, именно ты не такой, не прежний — наивный ещё в своём счастии, не изведавший потерь, сбережённый от оных неведением своим. По малолетству, либо по воле тех, кто любит и ограждает как можно надольше от того, что всё одно — настигнет и так.

…Овсянка, дрозд, зяблик и малиновка собрались однажды, да призвали в судии трясогузку, — кому достанутся заросли винограда. Порешили — как рассудит, так тому и быть. И хотя, лишь голые плети свисали покуда, безвольно касаясь сочных соцветий хелидона16, но всё же… О скором прилёте ласточек, птиц одинаковых с ним именем, недвусмысленно упреждали они, но условленное этим часом, сбудется и без них. Так что мешкать не стали.