Таинство любви

Трясогузка, недолго походив взад — вперёд, очевидно лишь для порядку, да оттянуть приговор, кивнув в ответ раздумьям головой, огласила наконец не без приятности, что отныне право пользования виноградником признаётся за всеми, кто зимует подле, либо проживает в его близи с весны до листопада. Ибо его сень благоприятствует дрёме, обещает обильный стол и негу для птенцов.

— Ну что может быть приятнее, как не растить детей и доглядывать лето перед отлётом туда, где по-другому зима, чужая земля, и вообще — всё не такое, как здесь. А места хватит на всех! — заключила трясогузка, и поставила окончательную точку всё тем же кивком.

Умолчала умная птица о пришлых, залётных и праздношатающихся, но вечер был столь тих и доверчив, а это так славно, — не подозревать, не ждать ни от кого ни лжи, ни подвоха, ни обмана…

День и ночь

Нечитанным и неотправленным, брошенным в печь письмом, обугленным его краем — именно таким казался сжавший крылья в мольбе мотылёк. Занесло его, будто ветром с пеплом, затаился в щетине молодой травы, но не затерялся. Чересчур очевидна его страстная просьба.

Мотылёк, что в нелёгкой, отвергающей сомнения битве отвоевал у соперника свою избранницу, не вправе успокоиться на этом, ему важно быть уверенным в том, что его отвага принесёт плоды, и через положенный срок расцветут цветами, расправят лепестки крыльев похожие на него бабочки, продолжат славный род мотыльков.

Тогда уж можно будет почивать на прохладных, шершавых ладонях пней, порхать в поднебесью с одною лишь целью насладиться его красотою и слиться с нею однажды. И пусть недолго той услады, да всласть, подробно, упиваясь каждым мгновением.

То днём, а с противной его стороны…

Сова, оцарапав конёк, спланировала на вишню, по пути позволив, наконец, ветерку тронуть мягкие по краям пёрышки, — не первую уж ночь он докучал просьбами о том. Едва ли заскучав, сова вернулась из сада, и обосновалась поверх печной трубы, как на троне. Решив созорничать, скатилась оттуда, шурша крыльями, к карнизу, и не мешкая перелетела на соседнюю крышу, по пути едва не сбив летучую мышь, что промеряла, — сколь будет саженей от стены до стены.

Дни и ночи неодинаковы, но одинаково хороши. А кто с тем возьмётся спорить, пущай его, что с того. Нас так просто с толку не собьёшь.

Небо в складочку…

Небо в складочку, месяц лодочкой, на удочках ветвей в такт неслышному дыханию земли подрагивают поплавками капли дождя. Погода17, понимаешь, что по всю-то ночь округу трепала, отбивала пыль, да прошлого пятна, не решится никак: бывать ей подоле или уже уйти.

За спиною той погоды прячется рассвет. И солнце в дождевике нетканой пелены седых облаков, хоронясь под случайными навесцами, прыгает с кочки на кочку тучек по тропке дня, пригибаясь низко будто кланяясь склонённым низко деревам, что давно уж сбросили со спины тяжкий груз зимы, а по сию пору тянет долу, ломит все члены, неможется и разогнуться покуда никак.

А весна запустила уже трамвайчики улиток. Ходят они не по минутам, а по часам, не поспешая никуда, зато всюду поспевают вовремя.

Призаняв жару у солнца, на вымощеном камнями берегу красиво льнут друг к другу ужи, струятся серебристыми ручьями, изнеможённые порывами, любуются всё ж, как не собой, в зеркало воды. А из-за их стройных спин туда же глядится и солнце, и облака, и само небо.

После как уже исчерпана до донышка страсть, позволяют себе ужи испить немного из кубка пруда, и обессиленные, опустошенные собственно счастием, укладываются млеть под присмотром солнца.

Туча запуталось, заплутала в кроне дуба. Так не впервой. Тряхнёт дуб кудрями, отцепит тучку, воспарит та, найдёт дорогу домой.

Белой радугой облаков замостили голубое небо. Кисти дерев с разхмаху, да белой по небесам краской, кляксами да перьями, а в виду сумерек снова, как прежде: небо в складочку, месяц лодочкой…

То ли…

Будет ли кто лакомиться ягодами вишни, иль давно уж некому скрипнуть калиткою сада, а всё одно — суетятся шмели подле заневестившихся цветов, пьют допьяна нектар, и извалявшись в пыльце, распевая на разные лады басы, летят в объятия светила, но так и не досягнув, возвращаются к пиршеству. В надежде, что зашуршит однажды неубранная будто с никогда листва под шагами, тронет некая рука ветки, и ухватившись за стебли черешка, сорвёт пару вишенок разом, ибо они всегда вместе и друг без дружки никуда, хотя за щёку, хотя в землю.

Шмель. Ш-ш-шмель. Пускай и вельможа в бархатном кафтане, да с двойной перевязью золотой парчи18, а не брезгает опустить поглубже хоботок. Брать то, что лежит на поверхности — слишком просто, не для его изощрённого, утончённого вкуса. Коли б не красная книжица19, коей потрясает сей важный господин при любом удобном случае, был бы зазван в гости на чай с мёдом, но судя по всему, ему повсегда не до нас, грешных. Тронул с надменным видом травки, рассудил, что покуда махоньки, на вишню цветущу глянул, где гудели, празднуя весну, его сотоварищи-гусары, лесные20 с садовыми21, и, не прикрыв за собою калитку, слился с поляной.