Тайны дворцовых переворотов (др. изд.)

№ II-й. Пакет с надписью „Секретные письма первых дней июля 1762 г.“. В нем: 1-е – три письма Петра III-го к Екатерине II-й, два на французском (из них одно карандашей) и одно на русском. Все три писаны после 28-го июня 1762 г.; 2-е – его же рукою тесанным карандашом реестр платью и белья; 3 – два письма графа А. Г. Орлова к императрице Екатерине II-й и [в] последнем он ей объявляет о смерти Петра III-го» ^{162}

.

Всё, если не считать заботливой поправки. Перед «Петра III-го» поставлен знак сноски и под текстом архивист XX столетия приписал, как правильно нужно читать: «о внезапной болезни и ожидании его смерти. 1926 ноября 12».

А теперь ответьте мне на вопрос. Могли Д. Н. Блудов или любой другой, получивший доступ к сим секретнейшим документам, хранившимся в личном архиве императора, быть столь безалаберным и рассеянным, чтобы перепутать что-то в содержании второго письма и не заметить его ключевой фразы («а он сам теперь так болен, что не думаю, штоб он дожил до вечера и почти совсем уже в беспамятстве»), которая ясно указывает на то, что в момент написания письма арестованный еще жив? Конечно, нет. К тому же Орлов ожидает кончины Петра не только во втором, но и в первом письме (сперва в «ближайшую ночь», потом к предстоящему вечеру). Тем не менее составитель описи относит сообщение о смерти к последней записке. Следовательно, таковое во втором письме имелось, а располагалось оно в ныне оторванной части. Так что историк ничего не перепутал, но добросовестно изложил все главные внешние и внутренние характеристики документов из секретного пакета.

Однако, раз дело обстоит так, то второе письмо Орлова могло быть сочинено лишь в один из двух спорных дней – 6 или 3 июля. Попробуем определить, в какой. Сравним развитие центрального сюжета – болезни Петра. В первом сообщается о ее начале – «урод наш очень занемог», в следующем – о кульминации – «и он сам теперь так болен» и т. д. Допустим, второе написано 6 июля. Тогда получается, что Орлов удосужился известить Екатерину только о временных рамках болезни, а о самом процессе предпочел не распространяться. Довод об утрате писем выглядит натянуто. Между 2 и 6 июля еще три дня. Минимум по письму в сутки о ходе болезни узника глава ропшинской команды просто обязан посылать императрице. И из трех не сохранилось ни одного?! И это при более чем серьезном отношении Екатерины к сохранности секретных материалов. Полноте! Так не бывает. Наличие лакуны в три дня наводит на мысль, что растянутость срока болезни – искусственна. Сократим его до двух дней – 2 и 3 июля. И все сразу встанет на свои места. 2 июля Петр захворал, к вечеру его состояние ухудшилось, а днем 3 июля достигло критической отметки. Опасаясь за жизнь порученного ему заключенного, Орлов сигнализирует наверх первый раз вечером 2 числа, а не дождавшись ответа, готовит еще одно донесение днем 3-го. Но тут наступает насильственная развязка, и командир отряда добавляет к письму примечание об апоплексическом ударе. Все логично. И можно смело датировать второе письмо 3 июля. Тем более что оно сообщает также об отъезде Маслова, который известен лишь Шумахеру, знающему, что лакей отправлен в Санкт-Петербург 3-го числа.

6. В 9-м томе «Собрания сочинений» Г. Р. Державина изданном в 1883 году, опубликована «Записка Я. Штелинао последних днях царствования Петра III». В примечании к публикации сказано, что данная записка переведена с подлинника, найденного между бумагами Штелина и сообщена издателям М. А. Корфом. Обнародованный документ, по существу, является дневником, который автор вел в дни политического кризиса 28-30 июня и несколько следующих дней. Расписав по часам поступки поверженного государя в роковую для него пару июньских суток и сообщив об отъезде отрекшегося Петра в Ропшу, Штелин рассказывает далее о всех мытарствах, выпавших на долю плененных солдат и офицеров голштинского войска бывшего императора. Судя по записям, Штелин – очевидец происходящего. 30 июня – 1 июля он вместе с ними проводит в Ораниенбауме; ночь с 1 на 2 июля – в Петергофе, а вечером 2-го числа добирается со всеми до Санкт-Петербурга.

3-9 июля советник академической канцелярии продолжает свое повествование о бюрократической процедуре освобождения пленных. И вдруг в записях о составлении списков и перечней, взятии письменных показаний, посещении интернированных Брюсом и Елагиным, вызовах офицеров в Военную коллегию появляется неожиданная отметка: «5-го. Кончина императора Петра III» ^{163}.