Тайны дворцовых переворотов (др. изд.)

Историки изрядно поломали голову, чтобы объяснить феномен штелиновского дневника. Большинство предпочитало просто не замечать его «ошибку». Ну, ошибся, и ошибся. С кем не бывает. Однако они забывали, что Штелин вел дневник. А если и записывал все по памяти, то в ближайшие же дни по возвращении в столицу, и, естественно, не мог спутать число столь печального для него события, как кончина своего ученика и покровителя. Те же редкие исследователи, кто понимал, что Штелин ничего не напутал, начинали теряться в догадках. И, оставляя без объяснения свидетельство академика, выдвигали невольно 5 июля еще одним кандидатом на возможную дату ропшинской трагедии.

Давайте попытаемся найти разумное объяснение Штелину. Прежде всего, отметим, что его свидетельство в очередной раз отнимает всякие шансы на истинность у официальной версии — 6 июля. А состыковаться с 3 июля вполне может. Вспомним, вечером 2 июля Штелин с отрядом голштинцев вернулся в Петербург.

2 числа он узнает о сборе с голштинских офицеров сказок о происхождении и прежней службе. Заносит информацию в журнал.

4-го числа ничего примечательного им не замечено. Поэтому в дневнике – пропуск. А 5-го кто-то конфиденциально доводит до его сведения, что император мертв. При этом информатор затрудняется сообщить точную дату смерти. Штелин – не Позье, ибо принадлежит к кругу свергнутого царя. В Летний дворец ему путь заказан. Так что уточнить новость он не в силах. Делать нечего. И наставник Петра ограничивается тем, что имеет, записав в дневнике против 5-го числа: «Кончина императора Петра III».

7. Последнее, и, наверное, самое неожиданное свидетельство в пользу 3 июля дает французский поверенный в делах Л. Беранже в депеше от 10 (21) августа 1762 года. Сообщив об отъезде в Ропшу некоего Тервю, растворившего яд в напитке Петра Федоровича, дипломат указал, что поездка эта состоялась на четвертый или пятый день после свержения царя, то есть 3 или 4 июля (документ см. ниже).

Мы проанализировали все имеющиеся на данный момент косвенные подтверждения датировки Шумахера. Семь свидетельств независимо друг от друга явно отдают первенство 3 июля. У 6 июля даже одного подобного адвоката нет. Если не считать письма Екатерины Понятовскому, в котором она рассказала о продолжавшемся у Петра более трех суток поносе, пьянке на четвертый день, о двух днях мучительного геморроя, завершившихся слабостью и апоплексическим ударом. Подсчитаем. Три дня поноса – 30 июня, 1 и 2 июля, который прошел на четвертый, то есть 3 июля. В этот день он «чрезмерно напился» и его свалил геморрой. Страдания продолжались с вечера 3 по вечер 5 июля. Затем наступила слабость, усилия врачей не дали положительного результата, и, по-видимому, утром 6 июля император испустил дух. Эти показания Екатерины ^{164}

легли в основу «анекдотов» Рульера, откуда перекочевали на страницы книги Бильбасова, а затем закрепились в официальной версии ропшинской драмы.

Только вот незадача. И Рульер, и Бильбасов, и их последователи как-то уж очень избирательно отнеслись к письму от 2 августа. Критерием отбора фактов они выбрали свою интуицию, а не сравнение разных источников. Интуиция подсказывала, что Екатерине выгодна гибель Петра Федоровича, значит, она виновна и рассказ царицы о болезни – выдумка. Интуиция не заметила криминала в информации о шести днях болезни, и дата тут же признается подлинной. Благо, ее подтверждает и Манифест от 7 июля. Между тем и Манифест, и письмо Понятовскому проистекают от одного человека – императрицы, и, объективности ради, оба нуждаются в проверке другим источником. Но это почему-то ускользает от внимания историков. Все верят в свою интуицию, в интуицию своих предшественников. Поэтому им и невдомек, что 6 июля, кроме екатерининских официозов, ни один из действительно независимых источников не подтверждает.

Мы разобрались с шестым совпадением Шумахера и выяснили, что 3 июля имеет все основания считаться истинной датой ропшинской трагедии. Пора перейти к циклу совпадений, касающихся осведомленности Шумахера относительно служебного положения героев исторической драмы. Начнем с Теплова. Шумахер замечает, что тот непродолжительное время сидел в крепости, а по освобождении император произвел его в действительные статские советники. Если пролистать дневник Я. Штелина за 1762 год, который публикатор – П. И. Бартенев – приписал некоему Мезире, то без труда можно отыскать сделанные автором записи о двухнедельном заключении Теплова в Петропавловской крепости: «Март. 2. Советник Теплов заключен в тюрьму за то, что непочтительно говорил об императоре… 14. Выпущен из тюрьмы Теплов…» ^{165}