Тайны дворцовых переворотов

Увы, блестяще разработанный план не увенчался полным триумфом. Панин умудрился ловко выпроводить императрицу из Петербурга в Лифляндию (20 июня 1764 года) и отыскать готового на роль Брута офицера. Вельможа верно спрогнозировал поведение стражей шлиссельбургского узника – капитана Власьева и поручика Чекина: дуэт исполнил воинский долг. Но обер-гофмейстера, наблюдавшего за событиями из Царского Села, сильно разочаровало общественное мнение. Жители столицы действительно возроптали и осудили Екатерину за убийство юного соперника, но на городские площади ни 6, ни 7 июля 1764 года не вышли и самодержицу от власти не отстранили (гвардейцы созрели для бунта слишком поздно – к ночи с 13 на 14 июля 1764 года, когда гнев горожан немного поутих, а генерал-аншеф А. М. Голицын взял под контроль полки столичного гарнизона).

Пусть Никита Иванович счастливо избежал открытых обвинений в убийстве Ивана Антоновича, Екатерине, пережившей шок от подробностей гибели Иоанна, больше не составляло труда вычислить подлинного архитектора странной череды двухлетних дворцовых волнений и догадаться о том, как по-настоящему умер ее муж в июле 1762 года. А чтобы окончательно убедиться в причастности Паниных к "революции" Мировича, она могла устроить им какую-нибудь негласную проверку, что, кстати, и сделала по возвращении из Риги в Петербург. 2 сентября 1764 года, почти сразу же после вынесения приговора о смертной казни подпоручика, барон А. И. Черкасов, человек Орловых, на правах члена судейской коллегии вдруг потребовал применить к Мировичу пытки "для принуждения его открыть своих сообщников, единомышленников или наустителей". Панины не задумываясь единым фронтом встали на защиту осужденного и 6 сентября добились отклонения инициативы Черкасова, то есть фактически косвенно подтвердили наличие между ними и мятежником какой-то связи. Судя по тому, аналогичная связь имела место и с прежними возмутителями спокойствия^{242}

.

Реакция царицы на отповедь сановников Черкасову примечательна. Она притворилась, что ни в чем Паниных не подозревает. Отчасти августейший вердикт объясняется отсутствием доказательств виновности братьев. Однако прежде всего позиция Екатерины была обусловлена кадровым голодом, практически поголовным уклонением всех российских дипломатов елизаветинской школы от реализации главной внешнеполитической затеи Екатерины: склонения поляков к гражданскому уравнению трех религиозных конфессий, доминировавших в Речи Посполитой – католической, протестантской и православной. М. Л. Воронцов, А. П. Бестужев-Рюмин, И. И. Шувалов, вице-канцлер А. М. Голицын, Н. В. Репнин, К. М. Симолин, А. М. Обресков и многие другие либо отпрашивались в отпуск, а то и в отставку, либо ограничивались пассивным и пунктуальным, на манер итальянской забастовки, исполнением высочайших предписаний. Никто активно и энергично новый курс Екатерины не поддержал. Никто, кроме Н. И. Панина. Именно дефицит сторонников предрешил его назначение в октябре 1763 года шефом Иностранной коллегии в ранге первоприсутствующего члена. Спустя год ситуация с приверженцами политики давления на порубежного соседа нисколько не изменилась. В итоге императрице пришлось выбирать между изгнанием от себя единственного инициативного соратника и игнорированием весьма болезненных выпадов этого соратника против себя. Для Екатерины интересы дела всегда превалировали над личной выгодой. Потому государыня предпочла терпеть нелояльность министра ради грядущего совместного торжества над гидрой суеверия.

Между прочим, аналогичный мотив сработал и в июле 1762 года, когда царица выбирала между утратой незапятнанной репутации и потерей прерогатив абсолютного монарха, нужных ей, дабы претворять в жизнь вышеуказанную программу в духе Просвещения. Оттого она пожертвовала добрым именем, зато сохранила полномочия и по завершении ропшинского кризиса продолжила предприятие, начатое 2 июля 1762 года.

Сочетание фактов поразительное! В третий день после Славной революции и за сутки до гибели мужа жена Петра успевает туманно "проговориться" о двух запланированных намерениях – свергнуть с курляндского престола герцога Карла Саксонского, сына польского короля Августа III, и избрать преемником последнего преданного ей до самозабвения Станислава Понятовского. О том свидетельствуют резолюция от 2 июля на докладе Коллегии Иностранных дел (в Курляндии "под рукою фаворизировать более партию Бирона, нежели других"), а также знаменитое, не раз здесь цитированное письмо С. Понятовскому от того же числа, посланное через австрийского посла Мерси д’Аржанто, которое подготовляло адресата ко второй депеше, где и прозвучит крайне самоуверенное обещание добиться для него королевской должности.