Тайны лабиринтов времени

– Царь скифов уже имеет свой флот. А я… нет старик, я не эллин. Я сколот и тоже радуюсь возвращению домой. Но не скрою, что отвык от Скифии, воспоминания о ней кажутся мне сном, а люди, которых я знал когда-то – тенями. А вот эллинские города, да и сами эллины с их хитростью и лицемерием – это явь и действительность! Я привык быть среди эллинов, слышать их речь, толкаться на шумных площадях – и не могу представить, как буду чувствовать себя в хижине среди пустыни.

– Скифия – не пустыня, Олгасий, – сурово возразил старик, хмуря брови. – Кто родился и вырос в степи, для того она полна жизни и движения! Там, – показал он рукой на восток, – твой народ, могилы твоих предков, твои боги! – И, подумав, пробормотал самому себе: – Да, ты слишком долго дышал чужим воздухом. И я начинаю сомневаться, выполнил ли я завет твоего отца – воспитать тебя скифом! Боюсь, что ты ускользнул от меня. Ты попал в силки эллинских обычаев и привязался к чужому образу жизни! О, Эллада! Если ты не можешь превратить человека в раба и посадить его в эргастерий, то порабощаешь душу его, обманываешь его лживым блеском своей жизни!

Князь с улыбкой обнял своего дядьку.

– Не печалься, Макент, – сказал он, – того, кто поручил тебе сопровождать и воспитывать меня, уже нет. Отец умер, но я еще раз говорю тебе, что я бывал в греческих храмах из любопытства, но не для того, чтобы поклониться их кумирам. Своим богам я не изменял, как это сделали Скил и Анахарсис, если только они, в самом деле, существовали. Я не приносил жертв никому, кроме Зевса, не наряжался в скоморошьи одежды и не плясал на вакханалиях. Мои предки были прибрежными сколотами, такой же и я. Но я забыл правила степной жизни, отвык от них и, пожалуй, уже не смогу пить кровь, смешанную с молоком, или сдирать с убитого врага кожу, чтобы обтянуть ею колчан.

– Ну-ну, – продолжал хмуриться старик, – я хочу верить в лучшее! Ты родовой князь, тебе не придется делать того, что выполняют простые воины. А потом…ты должен знать, что сколоты снимают с головы мертвого врага кусок кожи, а твои культурные греки дерут шкуру живьем с целых народов сразу! Знаем мы эту культуру, эллинскую и римскую, она крепко пахнет кровью и эргастериями! Не так ли?

– Может, и так, но, Макент, ведь и ты во многом изменил обычаям «царских скифов»!

– Что? Ты шутишь, князь?

– Нет, не шучу. Ты пристрастился к эллинской кухне и, думаю, заливную рыбу по-афински или соус с заморским перцем предпочтешь куску кислого скифского сыра, в котором немало испорченного творога и овечьей шерсти! – Старый сколот пожал плечами, и Олгасий рассмеялся. – Только в одном я убежден, мой степной богатырь: ты всегда останешься верным себе, где бы ни жил.

– О чем ты, сын мой?

– Ты всегда и везде: в Афинах ли, в Риме, в общем, куда бы ни забросила тебя воля богов, будешь носить у пояса меч, отточенный против врагов Скифии, и кружку для питья, чтобы пить из этой кружки только…

– Что «только»? Продолжай.

– Только неразведенное и крепкое вино, желательно, греческое!

Макент махнул рукой, как бы досадуя, а на самом деле усмехался в бороду. Как скиф, проживший среди греков большую часть жизни, он действительно пристрастился к вину. Сейчас он искоса поглядел на группу греков, что сидели поодаль. Увидев, что купцы тянули из чашек вино, отвернулся и плюнул в море. Это было замечено гераклеотами и вызвало с их стороны ропот возмущения:

– Проклятый варвар, невежа! Он плюет в глаза Посейдону, словно нарочно стараясь вызвать его гнев! Плевать в море – великий грех!

– Разве варвары понимают это?

Скифский князь потянулся, подставил грудь навстречу повеявшему ветерку.

– Я совсем расслабился от сна и безделья. Греция приучила меня ежедневно упражнять свое тело. Позови Пифодора, пусть принесет оружие, разомнемся немного.

На окрик старика явился раб-сириец.

– Позови Пифодора. Уж не умер ли он там в каюте?

Нет, господин, он точит меч.

– Занятие, достойное мужчины! Пойди за ним!

Но тот, о котором шла речь, был уже здесь. Полуголый, как и его господин, одетый лишь в хитон-безрукавку, с пестрым платком на черных кудрях, он с легкостью рыси выпрыгнул на палубу и окинул всех быстрым взглядом. В его выпуклых блестящих глазах проглядывали беззастенчивость и лукавство, что сразу не понравилось гераклеотам. Они увидели в нем человека, отличающегося от них самих. Чем? Они сразу и не сказали бы, но его насмешливый, вызывающий вид оскорблял их чувство сдержанности и благочиния, ту внешне деловую солидность, которая была принята в обращении среди греков-колонистов.

– Фу, какой нехороший! – вполголоса пробурчал Гигиенонт, делая брезгливую мину на своем бледно-сером лице.

– Похож на тех, которые бродят ночами по большим дорогам и не прочь ограбить храм самого Зевса!

– А я убежден, – добавил Автократ, – что этот южный эллин – бродяга и нищий, сбежавший из своего города или изгнанный за грабеж. Вчера он обокрал своего хозяина, а сегодня кормится у стола варвара!

– Скажи лучше, у костра варвара, – рассмеялся Меник. – Варвары не имеют столов, и жрут мясо, поднимая его прямо с земли вместе с навозом.