Тайны парижских манекенщиц

Родилась я, похоже, в Вандоме, где прожила до шести лет. Особых воспоминаний не сохранила. Отец, занимавший пост на предприятии «Дебер» (чудный запах шоколада!), решил отправиться в Париж, где один из его дядьев предложил «положение с будущим» в T.C.R.P[2]. Там он работает и сейчас. Сначала мы жили у Восточного вокзала, потом окончательно устроились в Бурже. Бурж – это и есть моя родина! Главная улица с отвратительными мостовыми, состояние которых не улучшалось от гужевого транспорта, связывающего Париж с северными районами. Аэродром. Он на моих глазах расширялся, обрастал зданиями, посадочными огнями, наливался светом и собирал в дни героев-пилотов Коста[3] и Мермоза[4] шумные толпы пешеходов, множество мотоциклов и автомобилей, сбившихся в пробку, что отвлекало нас, местных ребятишек, от игр с веселыми воплями.

Некоторое время мы жили в хижине. Но наша семья была не без амбиций! Уже мечтали о небольшом доме, куда мы и въехали, когда мне исполнилось десять. Старая приятельница помогла приобрести его, хотя потребовались ежедневные жертвы. Мама пошла работать «к перчаточникам», чтобы не просрочить платежей, – сколько еще лет приходилось экономить! Но все же мы «у себя»! Каковы бы ни были палаццо и дворцы, где я позже бывала, «у себя» всегда будет этим одноэтажным домиком с четырьмя комнатами, небольшой лужайкой перед крыльцом и крохотным огородом позади, который мой отец, садовник от Бога, превратил в уголок наслаждений. (Какими вишнями мы там объедались!)

18 месяцев

5 лет, на свадьбе

10 лет, торжественное причастие

У меня два младших брата: Бернар, умница – куда мне до него! – немного молчун, и Жанно, младше меня на семь лет, «воспитанием» которого я горжусь – в то время, когда он едва выбирался из коляски! Каждый раз, когда мне хотелось поиграть в классики, я официальным тоном объявляла, что «отправляюсь прогулять Жанно». Как забыть тот день, когда, прыгая на одной ноге, я вдруг заметила, как коляска с привязанным малышом покачнулась и покатилась в сторону ру…

Я с воплем бросилась вслед. Коляска нырнула в воду, глубина семьдесят сантиметров. Жанно в какой-то растерянности трет глаза, но не ревет, а пыхтит… Местная мегера обругала меня и выдала папе, а тот в приливе справедливой ярости схватил меня, чтобы отшлепать по заднице… но просто подбросил в воздух, едва не плача от угрызений совести, что «плохо обошелся со мной»!..

Я поступаю в коммунальную школу в Курневе. Четверть часа ходьбы. Учительницы, быть может, еще помнят о «здоровой козе», полном ничтожестве в арифметике, хорошистке по французскому, середнячке в прочих науках (!), но любительнице пошуметь и устроить розыгрыш. Я прячу кроличьи лапки в парты соседок, а те, коснувшись их, начинают вопить.

– Кто принес эту дрянь? – спрашивает мадемуазель.

– Я.

Или мадемуазель отбирает у меня (десятый раз) тюбики губной помады, которую я называю ячменным сахаром.

Я переболела всеми детскими болезнями: свинкой, краснухой, скарлатиной. Меня оперируют, чуть не умерла (три месяца в больнице), когда проглотила гвоздь, который держала губами, пока мама прибивала к стене рамку. При этом крепко стою на ногах, благодаря конскому фаршу, которым меня потчуют, всегда готова играть в чехарду, в прятки, даже в войну, во все игры мальчишек и драться с ними, когда они дразнят меня за мои пристрастия: «Булочные закрываются, спички (мои худые ноги) появляются?»

Ноги служат, чтобы врываться во двор, лазить на чердак, крутить педали велика, их было много в моей жизни, и я буквально срослась с ними с трех лет.

Мама, я еще была малышкой, однажды повела меня вместе с теткой, мадам Пуссен, на какое-то дефиле в дом моды… Вот это да!.. Сказочные платья, восхитительные женщины, с показной небрежностью курящие сигареты… Мой крохотный мозг потрясен: «Мама, хочу стать такой же!»

Мать пожимает плечами. Манекенщица? Разве это профессия?! По крайней мере, для Саньи! А что скажет отец! Однако она прививает мне, девчонке, любовь к тряпкам. Она будет одевать меня до двадцати лет. Ее страстью были обувь и плащи с капюшоном. По поводу шляпок у нее была масса оригинальных идей. Сколько раз я таскала старые отцовские рубашки и бабушкины платья, чтобы наряжать кукол и Жанно!

В день первого причастия, несмотря на то что в приступе благочестия точно знаю – облатка[5] превратит меня в «другую девочку», я горжусь своим самым красивым платьем из органди[6], украшенным старинными кружевами (увы, излишне коротком, ибо из-под подола торчат мои ноги). Платье взяли напрокат за большие деньги. Белое мне идет. Но этот цвет можно упрекнуть за то, что он требует постоянного ухода. Не помню вечера, когда не приходилось бы стирать, латать или чистить чулки или белые туфельки, чтобы они выглядели свежими.