Виктор Еремин

Тайны смерти русских писателей

От Автора

Посвящается Татьяне Ивановне Тотровой (Колгановой)

— Ой, что это со мной? — удивленно произнес Джо Дассен, присел на стул и умер.

Из документального фильма «Джо Дассен»

Взыскательный читатель наверняка возмутится: автор вроде бы намерен рассказать о трагических событиях в судьбах людей, чьи имена вошли в памятку Великой Русской Литературы, почему же книгу открывают слова французского шансонье, да еще американского происхождения? Отвечаю: сам Джо Дассен здесь вообще ни при чем, но предсмертные слова его, на мой взгляд, столь четко, столь кратко и емко отразили то, что, видимо, происходит с каждым человеком в последнее мгновение пребывания его в этом мире, что я не удержался и взял их эпиграфом ко всей книге. Тем паче что о смерти в привычном понимании здесь более разговора не будет.

Кто рассчитывает потравить себе душу печальными историями или посмаковать описание агонии тех, кого мы знаем (а многие с детства любят) всю жизнь, тот ошибается и пусть лучше отложит эту книгу. Именно о жизни пойдет речь: не о приукрашенной, не о возвышенной, но о приземленной и обыденной, в которой талант есть нечто стороннее, то, что проявится и будет оценено потом, когда рубеж повседневности перейден и земной человек вступит в вечность или скоротечность памяти. Ведь на самом деле героев этой книги погубила повседневность, не презренная и презираемая, но данная каждому из нас как неизбежность. Смерть же я рассматриваю здесь исключительно как непременную часть жизни, жизни с продолжением.

Те, о ком тут рассказано, вошли в вечность и интересны нам прежде всего именно этим. Переход их в мир иной был если не ужасный, то трагический, у большинства — преждевременный. Но не стоит постфактум осуждать виновников их гибели — я попытался показать и доказать, что каждый из них был не сам по себе, но стал лишь проявлением Предопределения, которое не зависит от человека. У погибших просто не было и не должно было быть продолжения, и бессмысленные стенания относительно того, кто что мог бы еще создать, что планировал и на что надеялся, являются лишь выражением интеллигентского самолюбования в ослепительных лучах чужого гения.

Не стану скрывать, я предполагал рассказать о гораздо большем числе писателей. Этого не позволили сроки и формат книги. За ее пределами остались A.C. Грибоедов, A.A. Бестужев-Марлинский, Н. В. Гоголь, Д. И. Писарев, A.A. Фет, М. А. Лохвицкая. Я вынужден принести извинения читателям, но отказаться от детального рассказа о каждом персонаже означало бы просто выдать очередную халтуру, которою и без того нынче завалены полки книжных магазинов. Я могу только просить снисхождения и буду благодарен, если мой труд прочтут со вниманием и заинтересованностью.

В заключение хочу поблагодарить за искреннюю и плодотворную помощь в работе над этой книгой: Михаила Будича, Татьяну Данилову, Лилию Ильченко, Валентину Ластовкину, Виорэля Ломова, Ольгу Репиду, Диану Удовиченко, Тамару Ускову и всех, кто проявил заинтересованность к данной работе.

Глава 1

Михаил Сушков, или История недоросля, возомнившего себя Вольтером (1775–1792)

Что в свете жизнь? Она претяжкое есть бремя.Что сей прекрасный свет? Училище терпеть.Что каждый миг есть? Зло и будущих зол семя.Зачем родимся мы? Поплакав, умереть.Не оскорблю тебя сей мыслию, владыко!

Незлобив ты, и я отца в тебе найду;А хоть навек умру, то бедство невелико,К тебе или к земле с отвагою иду.М. В. Сушков

1

Странная, очень странная посмертная судьба у Михаила Васильевича Сушкова. При жизни она и раскрыться-то не успела: слишком рано прервали ее ретивые руки бессмысленного самоубийцы. И сделано это было во всех отношениях столь грязно и постыдно, что ни один человек во всей России не пожалел глупого юнца. Даже родные, самые близкие не нашли сил, а вернее будет сказать, смелости, открыто выразить свое горе. Вру, один такой нашелся — добрейшей души князь Григорий Александрович Хованский (1767–1796), поэт слабенький, но человек в обществе весьма уважаемый. Правда, выступил он, похоже, не столько сожалея о несчастном, сколько ради красного словца в модном тогда духе и опубликовал сладенькую эпитафию: