Тайны смерти русских писателей

Но и тут еще не все было потеряно. Во время самой дуэли раненный противником очень опасно, но не безусловно смертельно, Пушкин еще был господином своей участи. Во всяком случае, мнимая честь была удовлетворена опасною раною. Продолжение дуэли могло быть делом только злой страсти. Когда секунданты подошли к раненому, он поднялся и с гневными словами: «Attendez, je me sens assez de force pour tirer mon coup!»[171] — недрожащею рукою выстрелил в своего противника и слегка ранил его. Это крайнее душевное напряжение, этот отчаянный порыв страсти окончательно сломил силы Пушкина и действительно решил его земную участь. Пушкин убит не пулею Геккерна, а своим собственным выстрелом в Геккерна»[172].

Далее и рассуждать, казалось бы, не о чем…

19

Есть о чем. Александр Сергеевич был человеком вспыльчивым. Это общеизвестно. Но и отходчивым. Как и почему получилось так, что в течение нескольких месяцев он не только лелеял злобу и все возрастающую ненависть к совершенно стороннему человеку?! Ревностью, поруганной честью жены и его семьи объяснить это невозможно. Тем более пошлой анонимкой — в те времена обращать внимание на анонимки считалось гораздо более позорным делом, чем оказаться предметом осмеяния в подобной писанине.

М. Ю. Лермонтов провозгласил:

Погиб поэт! — невольник чести —Пал, оклеветанный молвой,С свинцом в груди и жаждой мести,Поникнув гордой головой!..

За исключением слов «Погиб поэт!» все стихотворение — набор неправды, в лучшем случае полуправды, основанной на тех слухах, которые начали бродить по интеллигентской среде сразу после ранения Пушкина. Впрочем, о характере этих слухов сказал и В. А. Жуковский в своем письме А. Х. Бенкендорфу.

Мыслящие, в отличие от юного Лермонтова не подверженные влиянию сиюминутных эмоций люди судили иначе. Великий русский философ и общественный деятель Алексей Степанович Хомяков (1804–1860) в письме от 1 февраля 1837 г. писал поэту Н. Я. Языкову: «Грустное известие пришло из Петербурга. Пушкин стрелялся с каким-то Дантесом, побочным сыном голландского короля. Говорят, что оба ранены тяжело, а Пушкин, кажется, смертельно. Жалкая репетиция Онегина и Ленского, жалкий и слишком ранний конец. Причины к дуэли порядочной не было, и вызов Пушкина показывает, что его бедное сердце давно измучилось и что ему хотелось рискнуть жизнью, чтобы разом от нее отделаться или ее возобновить. Его Петербург замучил всякими мерзостями; сам же он себя чувствовал униженным и не имел ни довольно силы духа, чтобы вырваться из унижения, ни довольно подлости, чтобы с ним помириться. Жена, вероятно, причина дуэли; впрочем, вела себя всегда хорошо»[173].

В стихотворении Лермонтова более всего поражают следующие строки:

Его убийца хладнокровноНавел удар… спасенья нет:Пустое сердце бьется ровно,

В руке не дрогнул пистолет.И что за диво?., издалека,Подобный сотням беглецов,На ловлю счастья и чиновЗаброшен к нам по воле рока;Смеясь, он дерзко презирал

Земли чужой язык и нравы;Не мог щадить он нашей славы;Не мог понять в сей миг кровавый,На что он руку поднимал!..

О том, что это чистой воды клевета, и рассуждать бессмысленно. Однако положа руку на сердце мы должны признать: Дантес и не должен был кого-то щадить или понимать. Впрочем, именно он наравне с Геккереном делал все возможное, чтобы избежать дуэли и вообще каких-либо столкновений с Пушкиным. Здесь не придерешься! Это сами русские должны были щадить и понимать своего поэта. Но как и положено, сработала диалектика гения: гений — он сам по себе, возвышенный внутри себя, а вот в земной жизни — обычный человек со всем человеческим, человеку свойственным. А потому близкие, повседневно с ним общающиеся, видят если не только, то преимущественно его низменную, плотскую суть. И ведут себя с ним соответствующим образом.

В гораздо большей мере, чем сторонняя публика, царь или петербургский свет, обязаны были щадить и понимать своего самого близкого по жизни человека мать его детей Наталья Николаевна Пушкина и ее сестры Екатерина и Александра Гончаровы, жившие с поэтом под одной крышей. И строки лермонтовского стихотворения в первую очередь должны были бы быть обращены к ним, а не к Дантесу.